На реках вавилонских

Однако Флейшману влечение и сочувствие, казалось, были неведомы. Он был профессионал до мозга костей,"- я не смог подметить у него ни малейшего личного побуждения. Флейшман не допустил бы, чтобы Нелли Зенф узнала какие-либо важные подробности, которые, с большой вероятностью, знало только ЦРУ. В конце концов, после нас брались за дело другие секретные службы, и было бы неосторожностью позволить Нелли узнать больше, чем надо.

Флейшман вздохнул.

— Если в свидетельстве о смерти врач не был назван, что это могло означать?

— Это означало, что я не должна знать никаких имен, никакого адреса, по которому мне можно было бы обратиться, чтобы расспросить, как это в точности могло произойти. Это означало, что не было никого, кто бы мне сказал, что Василий наверняка упал вот с этой крыши, именно с нее бросился вниз. А что это означает еще? — Нелли взглянула на свои часы. — По ночам мне снится, что он приходит опять, появляется из-за какого-то дома и тащит меня в угол. Он признается мне, что еще жив, но что для всех будет лучше считать, будто бы он погиб.

— И так могло быть на самом деле?

Нелли рассмеялась, смех у нее был детский, насколько об этом мог судить бездетный человек вроде меня. Флейшман вызывающе смотрел на нее.

— Моя мать говорит, что у людей, ее поколения это бывает часто. Все ее подруги, тогда еще молодые девушки, если они выжили, кого-нибудь да потеряли — а иногда и всех. Почти все видят во сне, что этот человек возвращается. Ничего необыкновенного тут нет, понимаете, просто этим они утешаются, создают себе во сне эту фата-моргану, место, но также и время, другое время, отныне общее для всех. Словно находишься в общей системе координат земных стран света.

— Тут вы, возможно, правы. — Флейшман склонил голову набок и почесался. — С такой стороны я это еще не рассматривал. Но факт остается фактом: вы не знаете, правда ли то, что написано в этом свидетельстве о смерти.

— Сколько есть всего такого, чего мы не знаем!.

— Возможно, он еще жив.

— Если они были способны пригласить его родителей к пустой могиле, то да. Но возможно также, что он погиб. Бросился именно с этой крыши. Только вот бросился он не сам, а его столкнули.

— Кто мог быть заинтересован в том, чтобы столкнуть его с крыши? — Флейшман притворялся тупицей.

Нелли пожала плечами и зевнула.

— Что наводит вас на такую мысль? Есть подтверждения?

— То, что он не оставил прощального письма.

— Слишком личный мотив для подобного предположения.

— Нет, мотив — это нечто другое, — наставительно сказала Нелли. — А это — идея, не более, чем идея. Мы же говорим о наших идеях. — Она наклонилась вперед и скрючилась, закрыла лицо руками и тяжело дышала. А то я уже удивлялся: сколько еще времени нам понадобится, чтобы довести ее до слез. Флейшман посмотрел на меня, и мне показалось, что глаза его выражают довольство. Удовлетворение. До сих пор Нелли Зенф казалась совершенно безучастной, равнодушной, как девушка, что пересказывает слухи, которые сами по себе ужасны, но ее не трогают, не сказываются на выражении ее лица или ее поведении. Нелли сидела по-прежнему скрючившись.

— Мертвым вы Баталова не видели?

Упорство Флейшмана, жесткость, проявлявшаяся у него в такие моменты, когда я, скорее, подошел бы к допрашиваемой и положил ей руку на плечо, заставляла его в ходе служебной карьеры брать препятствия, перед которыми в нерешительности остановились бы его деятельные соперники, опасаясь, как бы им все же не сломать себе шею. Дыхание Нелли было единственным проявлением жизни, исходившим из ее насквозь промерзшего, или застышего от боли, или просто усталого тела. Мне показалось, что она не слышала вопроса.

— У вас была возможность его увидеть? Вам предлагали увидеть его в последний раз?

— Нет. Что бы это дало? Говорили, будто он изуродован. Думаете, они могли его усыпить и загримировать, и такого, усыпленного и загримированного — положить передо мной, а я бы им поверила? Решила бы, что он мертв, и сохранила бы в памяти этот искаженный образ, этот фантом? — Голос ее шел откуда-то из глубины, из ее лона, из легкого летнего платья, в котором ей наверняка было холодно.

Она не посмотрела на нас и не выпрямилась.

— Может, теперь вы меня отпустите? Я больше не могу с вами говорить. Василия вы не знали, так что вам за дело до его смерти?

— Все это вам приходило в голову уже тогда? Что его смерть была всего лишь спектаклем, разыгранным специально для вас? — Флейшман перебил Нелли, просьба отпустить ее для него значения не имела.

Она подняла голову, немного распрямилась, разгладила платье у себя на коленях и провела большим пальцем по материи там, где остались заметные брызги кофе. Она обратилась к этому пятну, но не к Флейшману и не ко мне.

— Подобные мысли становятся неотвязными, если двое жили в такой ситуации, как наша, когда не было и намека на возможное самоубийство. Василий покончил с собой не в окружении близких. Покойного обнаружили не друзья или родные, его подобрали незнакомые люди.

— Покойного. Вы говорите так, словно подобные случаи происходят часто.