На реках вавилонских

— Только не волнуйтесь, фрау Зенф, я не полиция. Кроме того, нам здесь запрещено разглашать доверенные нам секреты. Просто все это кажется нам крайне невероятным, понимаете, тяжелые повреждения, такие ушибы, — сломано ребро, точечные раны на руках и на спине, явно нанесенные острым предметом, теперь в ходу иголки, да, предпочтительно раскаленные, — пока этот врач говорил, он как-то странно причмокивал, словно говорить о подобных вещах было для него и мукой, и неслыханным наслаждением, — сотрясение мозга с травмой черепа — для этого требуется немалая сила. Ему нужны очки, а у него их нет. Ко всему еще у него истощение.

— Я не обратила внимания на то… — Я раздумывала, не будет ли ошибкой сказать то, что я собиралась сказать, и закурила сигарету.

— Не обратили внимания на то, что ваш сын слишком худой, слишком легкий? Теперь ведь у всех есть весы.

— Нет, господин… Как ваша фамилия?

— Доктор Бендер. Вы не будете столь любезны погасить сигарету?

— Господин Бендер, в лагере нет весов, ими пользуются только при медицинских обследованиях, да и кому придет в голову взвешивать своего ребенка? Я хочу сказать, кроме как на приеме у детского врача. И при последних осмотрах все было в порядке, по крайней мере, об истощении никто не говорил.

— В таком случае мы должны зафиксировать ваше высказывание и в интересах страхования передать его дальше, в кассу. Там дело почти наверняка дойдет и до расследования в отношении школы, ибо тут либо вы пренебрегли своим долгом присматривать за детьми, либо школа.

— Мои дети питаются нормально. Едят не много, но много теперь никто из нас не ест. Если бы вам каждый день выдавали еду порциями, у вас тоже пропал бы аппетит.

— Только не переходите на личности, фрау Зенф.

— Это вы как раз перешли.

— Да неужели? Ну, как я уже говорил, об этом позаботятся органы страхования. Разбираться, откуда у него взялись эти повреждения, — не мое дело. У меня могут быть только предположения.

— Ах, у вас есть предположения.

— Фрау Зенф, давайте будем объективны. Для вас это наверняка не очень просто.

— Нет, не очень просто, — я встала, — но я в вашу семейную жизнь не вмешиваюсь.

— Вмешательство иногда важно, фрау Зенф. — Он причмокивал и глотал слюну.

Доктор Бендер делал вид, будто его уже не интересует, нахожусь я у него в кабинете или нет; он вносил пометки в свой формуляр, подлил себе еще глоток мандаринового сиропа и выпил его неразбавленным, а под конец снял телефонную трубку и что-то в нее прошептал.

— Важно, важно, — повторила я, но он даже не повернул головы в мою сторону, я могла сколько угодно говорить себе под нос: когда он приводил в порядок свои формуляры, то не позволял, чтобы ему мешали, — вам можно просто не выходить из роли, верно? Как хорошо вы все устроились со своими ролями, верно? Роли на всю жизнь. В самом деле, разве их можно где-нибудь купить? — Я вышла, широко распахнув дверь, и спустилась вниз.

Катя лежала на кровати Алексея. Улеглась поперёк его туловища, болтая внизу ногами, и пела песню, которую я больше не хотела слышать.

— Ублюдок. — Катя решительно села.

— Ублюдок?

— Да, ублюдок, так кричали некоторые из ребят, когда топтали Алексея. Ублюдок, ублюдок. И, конечно, "чума восточная".

— Почему "ублюдок"?

— Не знаю, — она пожала плечами, — может, потому, что им известно: у нас нет отца, и вы с ним не были женаты.

— Ах, что ты, откуда им это знать?

— Да ведь учительница все время спрашивает. Кто по профессии твоя мама, чем занимается твой папа?

— А причем тут "женаты-не женаты"?

— Ну, тогда я сказала, что мой папа умер.

— И что?

— Тогда учительница сказала: значит, твоя мама вдова. Вдова — это звучало как-то нехорошо. Но я ведь знаю, что такое вдова. Это старая супруга мужчины, который умирает. И тогда я сказала, что ты не вдова, потому что вы никогда не были женаты, и ты еще совсем молодая, никакая не вдова.

— Ну я что? Сегодня это совсем не редкость. Вы родились вне брака. Что в этом такого? Я тоже была внебрачным ребенком, вы что думаете, моя мать могла так просто выйти замуж?

— А почему бабушка не вышла замуж?

— Это не разрешалось.

— Почему?

— Я вам уже рассказывала.

— Расскажи еще раз, мама, ну пожалуйста.

— Они не имели права. Она была еврейка, а он нет.

— Расскажи еще раз, как они познакомились.

— Нет, не сейчас. — Я довольно грубо оттолкнула Катю от Алексея. — Ты делаешь ему еще больнее, когда так на него наваливаешься.

— Я совсем не наваливалась.

— Поди-ка сюда, — я осторожно подняла руку Алексея: разумеется, она была легкой. Руки у Алексея всегда были легкие, про истощение еще никто не говорил. Сначала я погладила его руку, потом закатала ему рукава.

— А это что такое? — Я провела пальцем по крошечным сине-черным точкам, две из них воспалились и походили на маленькие кратеры с крошечными кольцами от засохшего гноя вокруг отверстия, в котором стояла прозрачная жидкость.

— Нет. — Алексей оттолкнул мою руку.

— Что это такое?

Катя наклонилась к руке Алексея и гладила ее.

— Почему ты не отвечаешь?

Я только что не кричала на нее.