На Рио-де-Ла-Плате

Опускались сумерки. Мы находились в таком месте, где в ночной темноте бывает совсем не до шуток. Река протекала, очевидно, неподалеку отсюда. То и дело нам открывались заводи, иногда поверхность воды была видна хорошо, иногда же была подернута обманчивым ковром из растений. В темноте мы легко могли по ошибке свернуть туда. Я видел, как в одной из этих заводей плескался какой-то странный, неуклюжий зверь. При нашем приближении он скрылся.

— Это капибара [109], — пояснил мне монах.

В другой заводи виднелись темные, полузатопленные стволы деревьев, концы которых торчали из воды.

— Это крокодилы, — сообщил он теперь.

— А не опасно ехать так близко к ним?

— Нам нечего их бояться. Впрочем, мне вовсе не хотелось бы очутиться вместе с ними в этой трясине.

— Мне кажется, что наша тропа не очень-то надежна!

— Это верно. Мы поедем по одному, друг за дружкой. Здесь очень легко сделать ошибочный шаг и свалиться в эту топь.

— Нельзя ли выбрать другой, более удобный путь, чтобы попасть к индейцу?

— Нет, сеньор. Он поселился в таком месте, что добраться до его хижины можно лишь с этой стороны. У него дом как небольшая крепость.

Мы не торопясь пробирались по мягкому, зыбучему грунту. Монах, видно, очень хорошо знал эту дорогу, раз отважился вести нас здесь. Он даже не спрыгнул с лошади, что я бы на его месте непременно сделал. Стало совсем темно. Я едва-едва видел всадника, ехавшего впереди. Прошло еще около четверти часа, пока мы не увидели перед собой огонек.

— Надо спешиться, — сказал монах. — Пусть каждый возьмет свою лошадь за уздечку и следует за идущим впереди, не отклоняясь ни влево, ни вправо. Тропа здесь очень узкая, и идет она прямо по болоту.

Мы так и сделали. Я почувствовал под ногами мягкую, словно тесто, землю. Моя лошадь переступала с ноги на ногу тоже медленно и нерешительно. Впереди стало светлее, почва тверже. Уже не надо было идти гуськом. Мы достигли цели.

Под высоким, раскидистым деревом расположилась хижина, стены ее были сложены из дерна, крыша была из камыша. Окон не было, виднелась лишь открытая дверь. На примитивном очаге, сооруженном также из дерна, горел слабый огонь, светивший нам сквозь распахнутую дверь. На огне стоял железный горшок, в котором бурлила густая вонючая масса. В хижине не было никого.

— Здесь живет индеец? — спросил я.

— Да.

— Значит, он дома, раз ужин на огне.

— Посмотрим, что тут намешала его женщина!

Мы зашли в тесную комнату. Брат-Ягуар заглянул в горшок и сказал:

— Да тут припасено смерти не на одну сотню живых созданий. Это яд для стрел.

— Неужели? Знаменитый или, скорее, пресловутый индейский яд! Покажите-ка!

Я ничего не увидел кроме зеленоватого месива, напоминавшего своей густотой сироп. Палкой, опущенной в горшок, помешивали его содержимое. Монах взболтнул варево и вынул деревяшку, к которой пристало немного этой массы. Он обмакнул в нее кончик пальца, попробовал на вкус и сказал:

— Да, это яд для стрел. Я знаю его вкус.

— Господи! Что же сделали! Яд — и прямо в рот!

— Это неопасно. Желудку он не причинит никакого вреда. Он страшен лишь тогда, когда попадает в кровь.

— Вам известен его рецепт?

— Нет. Индеец не выдаст его даже лучшему другу. Берут сок молочая, ядовитые зубы змей и зеленые усики некоторых трав и лиан, названия которых я не знаю. Эти ингредиенты варят, пока месиво не станет густым, как сироп. Когда оно остынет, получится масса, напоминающая мыло или смолу. Перед употреблением ее опять подогревают.

— Стойкий это яд?

— Он хранится до полутора лет, пока не начнет крошиться или не покроется плесенью. Им пропитывают наконечники стрел. Вот такие, как эти.

Монах, видимо, хорошо ориентировался в хижине. Он сунулся в угол, поднял небольшую вязанку камыша и развернул ее. Мы увидели, что внутри были спрятаны полсотни стрел, изготовленных из твердых, довольно коротких (чуть длиннее пальца) шипов. Их острия, судя по цвету, макали в яд. С другого конца стрелы были оперены. Эти миниатюрные орудия убийства выглядели безвредными, и даже, пожалуй, изящными.

Я заметил также три или четыре тонких, круглых шеста; одним концом они упирались в пол, другим — в середину похожего на воронку потолка. Назначение шестов было мне непонятно. Брат-Ягуар взял один из них, показал мне и произнес:

— Он полый, видите? Это трубки для стрельбы, с их помощью стреляют отравленными стрелами. Изготавливают их из гладкого, прямого побега пальмы.

— И на какое расстояние индейцы стреляют из них?

— Бьют с сорока шагов, причем метко и совершенно бесшумно.

— Смерть наступает быстро?

— Обезьяны и попугаи умирают через несколько секунд, ягуары и люди — через две-три минуты.

— А противоядие есть?

— Никакого.

— Но это же страшное оружие! Почему индейцам позволяют им пользоваться?