На росстанях

— Вот вы и поймали меня. Теперь выкручивайся как хочешь, — засмеялся Лобанович.

— Вы мне говорите правду, слышите? Чистую правду! — горячо наступала Людмила.

— Я просто не хотел обманывать вас.

— Что это значит? Я ничего не понимаю, — слегка нахмурившись, проговорила панна Людмила. — В чем вы меня могли обмануть?

— Всего знать нельзя: знание часто разрушает наше счастье.

— Теперь я уже совсем не понимаю вас.

— А вы больше разговаривайте с умными людьми, — посоветовал ей Лобанович.

— Чем же я виновата, что вокруг меня дурни?

Лобанович засмеялся.

— Плохого же вы мнения о ваших кавалерах, и я на этот раз очень рад, что не нахожусь в их числе.

— О чем это голубки воркуют? — спросил Суховаров, подходя к ним. Ему было немного не по себе оттого, что панна Людмила оказывала предпочтение Лобановичу.

— Прошу садиться, — указала панна Людмила место возле себя.

Суховаров сел, положив ногу на ногу и покрутив свой черный усик. Но поговорить ему так и не удалось — хозяйка приглашала гостей к столу. Гости вздохнули с облегчением и, неловко толпясь и оказывая друг другу знаки внимания, двинулись в соседнюю комнату.

Через весь длинный стол тянулся ряд бутылок с водкой. Лобанович сидел рядом с Максимом Горошкой и Дубейкой. Оба они были хорошие выпивохи и мастера по части закуски. Каждая новая чарка увеличивала оживление за столом. Шум, смех, шутки наполняли комнату. Пили за здоровье писаря, его дочерей, Суховаров поднял чарку за любовь, Дубейка — за панну Людмилу. Гости вставали, чокались, расплескивали водку. Урядник предложил спеть "Боже, царя храни…". Все вынуждены были подняться, рады они были тому или не рады.

Лобанович чем-то понравился Максиму Горошке, и тот, дав волю языку, приставал к своему соседу с пустыми и грязными разговорами.

— К каждой бабе подкатиться можно, — говорил Максим Лобановичу. — Я их натуру хорошо знаю. С виду кажется — "не тронь меня", брыкается, обижается, а кончит тем, что прильнет к тебе.

— Ну, знаете, по нескольким потаскухам нельзя судить о всех, — сказал Лобанович.

— Зачем брать потаскуху? — Максим поднял глаза на соседа. — Пусть это будет между нами. Мне матушка наша жаловалась на своего отца Кирилла: "Такой он, говорит, болезненный, слабенький, ничего не может. Просто жалко его". Ну, я и пожалел нашего батюшку, — проговорил Максим и захихикал.

— Неужели это правда? — спросил Лобанович и поглядел на Максима.

— А вы думали, я — Иосиф Прекрасный? Вы, профессор, как вижу, еще не просвещенный в этом смысле человек, — сказал Максим и засмеялся.

— А разве для этого нужно специальные курсы кончать? — спросил Лобанович.

— Нет, для этого нужно быть мужчиной, — ответил Максим.

— А не просто распущенным человеком?

— При чем здесь распущенность? Природа, брат, требует свое.

— Если пойти за природой, можно оправдать всякие глупости, особенно если при этом начнешь еще потакать себе. Вот вы нигде не служите, отец ваш уже старик, ему приходится содержать вас, а вы скажете: "Природа требует, чтобы он заботился обо мне".

— Разумеется. Разве я просил его, чтобы он пустил меня на свет? А пустил — пускай и кормит, пускай позаботится… Слушай, профессор, давай выпьем на "ты".

Максим налил чарки. Выпили.

— Знаешь, брат, — начал Максим, — я тебе такую молодицу расстараюсь, что с нею ты узнаешь радости рая.

Лобанович начал быстро пьянеть. Ему стало легко и весело. Перед глазами плавал какой-то приятный туман и все окрашивал в розовый цвет. И этот самый Максим, и Дубейка, и Суховаров, и вообще все, собственно говоря, хорошие люди, — думал он. Максим совсем еще молодой, он мальчишка. А что он за бабами гоняется, так кто же этого не делает? Только Максим и другие имеют смелость открыто признаться в этом, а он, Лобанович? Он гораздо хуже их, потому что скрывает свои грязные мысли о женщинах. А мало ли времени занимали у него эти мысли! Он помнит встречу с незнакомой женщиной, которая шла к нему, а он прогнал ее. Разве он хорошо поступил? Сколько раз он жалел об этом, и мысли о ней разжигали его. А кому он об этом сказал? Никому. А почему? Ясно почему: ему, грязному в такой же мере, как и все мужчины, а может, и более того, хотелось показаться чистым, невинным, лучше других. А он… просто обманщик, хитрец, фарисей, притворщик, фальшивомонетчик, так как выдает себя не за то, что он есть. Ха-ха-ха! Это он — отшельник, он — святой!..

Мутным взором обвел Лобанович гостей. В глазах у него все колыхалось и троилось. И неведомо откуда перед ним появился образ панны Ядвиси. "Ядвисенька, милая, славная!" Он склонил голову и о чем-то думал. Потом внезапно повернулся к Максиму.

— Максим Грек! Выпьем, брат?

— Выпьем, профессор.

— За здоровье той молодицы, с которой можно познать радости рая!

— Браво, профессор!

Лобанович совсем опьянел. Правда, трезвых здесь и не было, кроме паненок — они были только веселые — и Соханюка, который водки не пил. Тем не менее Максим и Лобанович выделялись среди этой компании. Они громко разговаривали, жестикулировали, целовались.

Соханюк незаметно подошел к Лобановичу.

— Слушайте, коллега, зайдем на минутку ко мне!