На рубежах южных (сборник)

В последнее время он был недоволен Ивашкой Черноярцем: тот был все задумчив как-то и точно остыл в нем первый казачий порыв. И Ивашке это назначение атаманом Уса было теперь безразлично: его вся думка была позади, где в Ведерниковской осталась его любушка. И в душе он все более и более склонялся к ней: бросить всю эту чепуху и уехать куда-нибудь вдаль и зажить уж как следует, по-хорошему, как все.

И только было тронули казаки, что со Степаном на татар собрались, коней, как вдруг заметили в степи какого-то всадника, который скакал на уже вымотавшейся по невылазной грязи лошади вдоль берега.

– Да это казак… Гонец, должно, какой… – говорили казаки. – Надо обождать…

Казак привез сразу двe грамоты: одну от Дорошенка, который все бунтовал против Москвы, поднимая против нее и турок, и крымчаков, а другую от Серка, атамана Запорожья, который ненавидел Дорошенка, но не очень был расположен и к Москве. И тот, и другой звали Степана на соединение с собой.

– Ну, мы и сами с усами… – проговорил только Степан, прочитав грамоты. – У нас с Москвой свои дела есть и в чужой след идти нам надобности нету…

И вместе со своими казаками он исчез в степи…

Васька Ус вышел на стругах в Волгу и обложил встревоженный Царицын. Унковский был недавно отозван в Москву. Там он пустил слух, что его Пелагею Мироновну похитили у него воры-казаки, и бил челом великому государю на великих обидах и проторях своих: «Волею Божиею воры увели у меня женишку и я человеченко одинокой…» Но царь был недоволен им и приказал ему ведать Панафидным Приказом, самым бездоходным из всех, ибо «ведомо в том приказе было только поминание по умершим прежним великим князьям и царям российским, царицам, царевичам и царевнам, и которого дня должно по ком творить память в Москве и в других городах и в монастырях по церквам, указы посылаются из того приказа». И хотя тут под началом у бывшего воеводы было только несколько подьячих, он все же ходил грозой, постукивал подогом и все грозил всех изподтиха вывести…

В Царицыне воеводой был теперь Тургенев. Прелестные письма, которые служилые люди перехватывали среди посадских чуть не ежедневно, говорили воеводе вполне ясно, что городку не удержаться. И действительно, не прошло и дня, как жители широко открыли казакам городские ворота, а воевода с немногими боярскими детьми, десятком стрельцов да тремя царицынскими жителями, заперся в одной из башен: он знал, что сверху от Самары идет на помощь ратная сила…

И вдруг по точно взъерошенному городку вешним вихрем пронеслось:

– Атаман из степи подходит!..

И действительно, атаман подошел к Царицыну с многочисленным ясырем и конями, в которых так нуждались казаки. Попы встретили его с крестом и иконами, население ликовало, и за веселой попойкой казаки шумно отпраздновали эту первую, важную и совершенно бескровную победу.

– Ну а теперь, ребята, воеводу добывать!.. – крикнул пьяный Степан.

Казаки разом ринулись на башню. Осажденные стреляли. Казаки бревном высадили крепкую, окованную железом дверь. Зачастили пистолетные и пищальные выстрелы, застучали и залязгали сабли, нетерпеливые, яростные крики завихрились над атакующей толпой. И недолго длился жаркий, но неравный бой. Уцелел только воевода, высокий, слегка сутулый старик с белой головой и печальными глазами – он хворал нутром, – да его молодой племянник. Воеводу связали. Ему плевали в глаза, били его по щекам, кололи ножами, а потом, накинув на шею грязную веревку, повели его к Волге.

– Раздайся, народ!.. – кричали казаки. – Воевода идет…

Пьяный галдеж… короткий всплеск холодной и мутной воды, белая голова среди седых волн, крик о помощи, полный отчаяния, и все кончилось…

Один из приказных, чтобы вымолить себе жизнь, донес Степану, что сверху с часу на час ожидается ратная сила. Атаман сразу собрал разгулявшихся было казаков и двинул их вверх по Волге, туда, где – в семи верстах от Царицына, – лежит небольшой остров Денежкин. Конницу оставил он на правом берегу, сам занял левый, а часть казаков залегла по кустам на острове. Стрельцы пошли правым протоком и наткнулись на конных запорожцев, – конные были почти все из черкас, – сунулись в левый проток, напоролись на Степана. И била их засада из острова. Часть стрельцов в панике побежала назад, а часть с великим усилием и потерями пробилась к Царицыну, чтобы укрыться за его стенами. Они пробились, но Царицын встретил их пальбой их пушек. Человек пятьсот погибло, а человек триста перешло – без большого, однако, восторга, – на сторону казаков. Все начальство стрелецкое было враз истреблено…

Степан сразу заметил хмурое настроение верховых стрельцов. Он обласкал их, наградил и успокоил:

– Вы бились за изменников бояр, которые вас обманули, а я со своими казаками иду за великого государя. Кто идет против меня, тот изменник великому государю…

Стрельцы сделали вид, что повеселели.