На рубежах Среднерусья

— Радикулит — тоже ранение, а раненым устав позволяет докладывать в том положении, которое для них возможно.

— Тогда слушаю вас.

— Маскировка расположения танковых корпусов наведена и проверена с воздуха. Лично главное внимание уделил разработке действий танковой армии при нанесении ею контрудара…

— И что?

— Не исключено возникновение встречного сражения. Только оно будет иметь совсем иной вид и ход, чем мы изучали его в академиях.

Жуков, не отрывая взгляда от усов Ротмистрова, внимательно выслушал соображения танкиста и одобрительно заключил:

— Что ж… ученый, поварившись в войсковой практике, способен выдать стоящее. — И протянул Ротмистрову руку.

Хотя Георгий Константинович верил в свое умение предвидеть, скудость данных разведки тревожила и его. Но вечером к нему на прием попросился командарм 2-й воздушной и, едва войдя в блиндаж, пригладив черные усы, с радостным придыханием доложил:

— Приятную весть приятно и докладывать.

— Именно?

— Один мой герой с эскадрильей летчиков в предрассветных полусумерках пролетел за Путивль и обнаружил танковую дивизию. Двигаясь с юга, она укрывалась в лесных массивах у Воржбы.

— О! — воскликнул Жуков. — Представь этих летчиков к самым высоким орденам. Их данные стоят полдюжины сбитых самолетов. Пусть к Ворожбе проскочат еще раз и облетят этот район. И тут же на аэродром.

— Будет исполнено, товарищ маршал.

От радостного возбуждения Жуков опустил ноги на пол — радикулит не дал знать о себе. Тогда маршал встал. Движения ног и рук лишь обозначили недавнюю боль. Это еще более взбодрило Георгия Константиновича, и он с широкой улыбкой человека, который может приступить к делу, посмотрел на открывшуюся дверь — в проеме стояла Лида. Она тщетно пыталась обрести прежний заботливо-уважительный вид, но душевная тревога не позволила ей справиться с волнением.

— Что-нибудь случилось, Лида? — с тревогой спросил Георгий Константинович.

— Не-ет, — ответила она с радостью от заботливости Георгия Константиновича.

— Но я же вижу.

— Георгий Константинович, я, наверное, устала.

— Выражение лица расходится с твоими словами. — Жуков хотел спросить прямо: «Что-нибудь по женской линии?» — не спросил. О ней он уже не раз задумывался, но не находил выхода из создавшейся ситуации — жена, дочери, Лида и служба. Возникшее молчание подтверждало его догадку. Лида опустила голову. Георгий Константинович наконец решился на откровенный разговор:

— Выходит, Лида, предосторожности не оградили тебя от…

— Выходит…

— Как не ко времени!.. — непроизвольно вырвалось у Жукова. Объяснять, что «не ко времени», он не посмел, ибо это означало обвинить ее в случившемся. Но виноват-то больше он. — Что будем делать?

Маршал, военачальник, не терпевший чьих-либо советов, сейчас полагался на решение малоопытной девушки.

— Вернусь в Москву — подумаю.

Выбор у Лиды был невелик: жить с ребенком одной или сделать аборт. Аборты запрещены, о подпольном аборте могли прознать, и на репутацию Георгия Константиновича ляжет черная тень. Конечно, сейчас его не обвинят в содействии преступлению — он нужен фронту, и очень. Но при случае припомнят и сожительство с ней, и запретный аборт. Иногда он проговаривался об интригах вокруг него, и Лида считала их неизбежными, а потому не задавала вопрос: «А что потом? После окончания войны?»

Казалось бы, маршалу, заместителю Верховного Главнокомандующего, следовало давно перейти на короткие увлечения, которые Сталин не ставил пока в вину ни одному из забаловавшихся командующих ни фронта, ни армии. Его снисходительность стала понятна лишь после того, как в верхах распространился его ответ Мехлису, который в своем докладе потребовал самым суровым образом наказать одного из командующих, который не добился выполнения важной оперативной задачи: провалил операцию потому, что завел шашни с артисткой фронтового ансамбля. Ответ был по-сталински грубым: «Не всякому крепкому мужику удается выдержать долго холостяковать, не спать же томимому желанием командарму или командиру с козой».