На рубеже веков. Дневник ректора

Вечером Барбара, которая всегда очень много в Марбурге тратит на гостей, повезла всю нашу компанию в ресторан. Хорошо и весело сидели. Вспомнили, что сегодня канун Хелоуина — какого-то дьявольского праздника, когда выходят из земли покойники. С Приставкиным мы пикируемся по поводу «ихних» и «наших». Я не совсем кстати вспомнил письмо 42-х и понял, что для Приставкина это «горячее» место. Он стал, нервничая, говорить о якобы существовавшем приказе № 1 Руцкого расстреливать каждого, кто нападает на Белый дом. Возможно. А уж их Руцкой, с корешками из Израиля и немыслимой предприимчивостью, вообще ничего не стоит. Я ответил, вспомнив указ № 1 Ельцина о зарплате преподавателям, тоже указик-миф. Но это письмо с требованием убивать и изолировать инакомыслящих, Толю, конечно, угнетает. В конце концов благами власти пользовались они, а не мы.

Днем гуляли с С.П. по парку, прекрасно.

Начал читать «Записки социал-демократа» Ю. Мартова, начинается все, как обычно, с еврейского вопроса. Юлий Осипович, родившийся в Константинополе, отмечает, что «домашним языком до пятилетнего возраста был для меня французский и новогреческий (язык константинопольской прислуги)». А чуть ниже Мартов пишет об антисемитизме при приеме его в петербургскую гимназию. Как при таком болезненном выяснении национального вопроса Мартов дружил с Лениным? Посмотрим, что будет дальше.

1 ноября, воскресенье.

В одиннадцать часов состоялось запланированное чтение в кафе «Фетер». Несмотря на афишу, читал не один Приставкин, а еще и я. Пришлось читать кусок из «Марса», самое начало, который мне показался грубоватым, и начало четвертой главы из «Имитатора». Все прошло довольно удачно. Я сменил на менее бубнящую манеру чтения, а потом Барбара с выражением прочла все это по-немецки. Заинтересовало ли это публику? И мне самому, который этот роман поругивал, и думаю, сидящим в зале своим и чужим русским показался этот текст значительным и сильным. Вот этот перелом в настроении я и почувствовал. Почувствовал это, видимо, и Толя, очень хорошо выступавший вслед за мной.

Чем я его взял? Где я ему наступил на мозоль? Скорее всего, раздражала и моя довольно открытая линия поведения, и прежняя неприязнь таких его товарищей, как Валя Оскоцкий, но, скорее всего, разозлил сам текст и своя, в сравнении с моей, собственная техника. Почти во всей его предваряющей чтение речи я чувствовал инвективы, оговорки, касающиеся меня, или просто упоминания. Здесь не надо было быть Фрейдом. Связано это, наверное, еще и с довольно сложным положением Приставкина на работе. После 65 лет ему перестали платить как госчиновнику, но тем не менее он без всякой оплаты остался на службе. Я готов принять даже рассуждения о долге и о боевом окопе, который демократам не хочется терять. Особенно, если президент все подписывает не читая. Это тебе не предыдущие французские президенты, которые читали каждое дело приговоренного к смертной казни, когда она во Франции еще существовала. Хочется положения, связей, которые дают гранты, диппаспорт и служебную машину, к которой привык. А тут имеется совсем недемократический его ровесник с таким значительным положением, как ректор. Сидя на таком посту, можно еще интенсивней и ездить за границу, и получать гранты. Сейчас, когда стало значительно хуже и с «гуманитарной» помощью Запада, подкидывавшего тому, кому надо, и с госслужбой, которая нынче в основном дается, как в боярские времена, своим людям для кормления, когда уже шесть лет институт производит впечатление устроенного, охотников на мое место все больше и больше. Самое интересное и среди нашего патриотического союза, то есть среди моих «друзей» и среди политических оппонентов. Ухоженное место привлекает многих. Да и как писатель, возвращаюсь к нашим баранам, что нынче председатель комиссии по помилованию при президенте — без службы? Тем более, как выясняется сейчас, при всех качествах «Тучки», существенным для того, чтобы ее раскрутила демократическая пресса, стала тема Чечни в ней.