На рубеже веков. Дневник ректора

В 12 часов заседание приемной комиссии. В этом году я бьюсь над тем, чтобы как можно больше взять заочников. Наша профессура, привычная к работе лишь с отборным материалом, — сопротивляется. Все забывают, что шесть лет получают зарплату, которая возникает не из-за щедрости бюджета, а из дикой предприимчивости дюжины наших сотрудников, сдающих в аренду здания, ведущих курсы, работающих с гостиницей. Дело пошло, когда я пообещал по пятерке в месяц с каждого коммерческого студента.

24 июня, среда. Вручение дипломов. Заочники.

25 июня, четверг. Аттестация, Ученый совет.

26 июня, пятница. Съезд ректоров. Был в МГУ. Сидел рядом с Т.П.Митиль. Интересно говорили. Человек редчайшей преданности делу.

27 июня, суббота. Аттестация. Всех жалею.

28 июня, воскресенье. На дачу поехать не удалось.

29 июня, понедельник. Пошли обиженные студенты.

30 июня, вторник. Еще день, два и передышка.

1 июля, среда.

Очень хотел отвезти в Шереметьево Мифу Ефимовну, мать Ефима Лямпорта, но Федя был в отпуске, район, в котором она живет — это где-то на Первомайской, — мне совершенно не известен, и я решил ехать к десяти, только к самолету. Виню себя, потому что в этом было и немножко моей лени и безответственности. Извинить меня может только дикая моя усталость, но ведь привык все время жить на распыл, надо бы и в этом случае. Федя внезапно появился утром, и мы поехали. Переволновался страшно, потому что Мифа Ефимовна приехала только через полтора часа после назначенного времени. В большой папке у эмиграционной службы оставалось только ее дело. Собственно, я их и уговаривал подождать до последнего предела. Оказалось, опоздали потому, что не могли засунуть в клетку кота, с которым Мифа Ефимовна ни за что не захотела расставаться. Почему-то эта женщина, с которой я и знаком-то плохо, мне очень дорога. Да и вообще Ефим — это мой, пожалуй, теперь единственный литературный друг. Кота именно я относил в ветслужбу, чтобы получить на него разрешительные документы. Торопливо распрощался с Мифой Ефимовной и полетел на исполком к Пулатову.

История этого собрания такова. Неделю назад позвонил мне совершенно расстроенный Тимур. Ему кто-то донес — я об этом не знал и теперь, но задним числом понял, почему я так необходим был в Ленинграде, — что на пленуме опять зашел разговор о бывшей союзовской собственности, и пленум как бы решил заставить Тимура проводить досрочно съезд. С одной стороны, наша общественность, потерявшая все, думает, что с возвращением этой собственности что-то изменится в ее жизни. А что изменится? Ничего. С другой стороны, эта общественность науськивается союзовским, РСФСРовским начальством, которое, имея в руках эту собственность, имело бы деньги на поездки и внутренние кормления. Немаловажным является и то, что, заводя все время дело Пулатова, ребята с Комсомольского отвлекают общественность от себя. С их собственной собственностью в высшей степени не все в порядке. Запрос на пленуме для нервного Тимура осложняется и тем, что грядет новая перерегистрация. Тимур всему этому придал огромное значение. Я в качестве контрмеры дал ему совет: собрать исполком с участием совета старейшин, т. е. литературных генералов. Вообще-то, конечно, вести в данный момент против Пулатова работу — свинство. Исполком — единственная организация в постсоветском пространстве бывшего Союза, которая выполняет некоторые свои объединительные функции. Не мне перечислять, сколько здесь сделано, но многое было на моих глазах. Пулатовский союз — это последняя надежда региональных классиков быть еще и людьми московскими. Были Сергей Михалков и Давид Кугультинов, который, по слухам, душа в душу живет с Кирсаном Илюмжиновым, построившим для своего национального классика в центре Элисты маленький мраморный дворец — «Мир Кугультинова». Был Михаил Алексеев и несколько других столь же знаменитых стариков. Другие прислали телеграммы.