На рубеже веков. Дневник ректора

Сразу же по приезде узнал, что Таня и Татьяна Алексеевна продали отцовскую квартиру на Ленинском и навсегда уезжают во Францию. Стоит квартира 80 тысяч долларов, деньги они сумели сразу переправить на новую отчизну. Продали и дачу. К чувству некоторого недоумения: да как они смогут без родины, примешивается и сиротское чувство: я теперь один, и сердце дрожит. Но, в общем, обе мои родные девушки выбрали чужие удобства вместо своих родных трудностей. Бедный поседевший и сломавшийся в лагерях папа! Помню, как он просидел в приемной ректора университета Лумумбы десять часов, чтобы Таньку взяли туда. А Танька не успела институт закончить, как, наверное, все же по любви, с кошачьей грацией, но слоновьим упорством вышла за француза. Именно это, кажется, сделали, поставив целью, все девочки из ее группы. Зятя у меня зовут Марк.

Провожая ее в Шереметьево, я плакал: свидимся ли еще когда-либо? Мне от моей родни осталась целая квартира мебели с пианино, посуда, какие-то хозяйственные вещи и мой собственный гараж, который был оформлен на Татьяну Алексеевну. Все это, включая пианино, я перевожу в институт, теперь будем обставлять общежитие и институтскую гостиницу.

И еще две для меня значительные новости: вышла (и уже привезен тираж) книга В.К. Харченко и появился журнал «Юность» с первой главой моего Ленина. Сейчас очень занят следующей главой — Шушенским. Опять читаю недочитанное и поражаюсь упорным и ясным ленинским письмом.

Книга В.К. Харченко называется: «Писатель Сергей Есин: язык и стиль».

Все эти дни на фоне падения доллара и формирования нового правительства занимался хозяйством: надо ремонтировать крышу, сорванную новым ураганом на общежитии, и перестраивать читальный зал.

Владимира Константиновича Егорова назначили министром культуры. Это уже второй ректор ходит в министрах. Сегодня, встреченный мною Гусев сказал: «Следующим станешь ты». Фигушки.

2 октября, пятница.

Утром перевезли в институт пианино. Постепенно я начинаю осознавать, какое все-таки счастье, что Харченко написала обо мне книгу. Здесь огромное количество примеров для преподавателей и ученых. При всеобщей лености через эту книгу я скорее войду в научный оборот. Как замечательно ей удалось прочесть все, понять выгоду заниматься мною и понять меня. Она удивительным образом, ни капельки не льстя, умудрилась сказать обо мне то, что я сам трезво думаю о себе. Последнее я никому не говорю, потому что не поверят. Но я действительно чувствую в себе совпадение художника и ученого.

Вечером по телевидению известие: ушел в отставку Александр Асмолов — заместитель министра образования, который курировал среднюю школу. Предлогом для ухода он избрал приход в министерство «красного» министра высшего образования Филиппова. На самом деле, как я понимаю, это немыслимая боязнь независимого человека, нового министра, который довольно быстро может понять, что господин Асмолов своим «вариативным» образованием погубил русскую школу. Сегодня в интервью для журнала «VIP» я говорил, что гуманитарное образование, которое с помощью Асмолова в средней школе почти забыто, готовит из молодежи граждан, пробуждает чувство патриотизма. Асмолов тот человек, при котором наша школа стала учиться по учебникам Сороса. Вечером Сванидзе вцепился в это либеральное наваждение, пытаясь доказать на его примере откат страны от либерализма.

Получаю первые отзывы о своем Ленине: Самид сказал, что, как при чтении «Улиса», чувствуется значительность, но читать дальше нельзя, утомляет. Я-то, держащий в голове весь замысел, надеюсь на силу и читабельность «промежуточных» глав.

4 октября, воскресенье.

На даче в Обнинске привел все в порядок к зиме. Деревья, посаженные мною почти двадцать лет назад, в этом году не принесли урожая, в лучшем случае с десяток яблок, по-настоящему их надо выламывать, выкорчевывать и менять. Но безумно жалко. В связи с этим вспоминаю эпизод почти шестидесятилетней давности, сорок первый год. Мы в эвакуации в деревне, на родине мамы, и как, теперь понимаю, деревня плохо к эвакуированным, хотя и к своим, относилась: не было что поесть и зимой не было чем топить. Отчетливо помню, как мама в крутой мороз сама ездила на лошади с санями в лесничество за дровами. Она, крестьянка, рассказывала, что больше всего боялась, как бы лошадь не распряглась. А потом она от нужды и холода вспомнила, что у ее деда, бабушкиного отца, был единственный в деревне кирпичный дом и при нем сад, тяжелый, яблоневый. Дом, естественно, эвакуированной жене военнослужащего не отдали, живи в избе, а вот сад спилить разрешили. Чтобы не делиться с нею, единственной наследницей, ничем. Тогда же меня пронзила жалость по отношению к этим старым деревьям. Ну, как же, зачем, они так долго росли и так много видели. Деревья, как собаки и лошади, должны в покое доживать свой век, даже если они не в силах приносить пользу.