На рубеже

Когда надоело сидеть в комнате, пошли в лес. Я – под руку с Владом, потому что так велел Копфшусс. Не знаю, что взбрело ему в голову, – вероятно, мы мешали ему обсуждать важные дела с Катей и Локки (Егор уехал). Ребята надыбали мечей из бревен и начали файтиться, а мы с Владом пели. Это было здорово! Закат, лес, весна и мы… что еще надо для счастья! Правда, порой Копфшусс норовил испортить мне настроение, спрашивая, почему я не фехтуюсь со всеми нормальными людьми, но за меня вступалась Катя: «Она у нас менестрель – вокалистка и просто красавица!» Он даже отправил нас с Владом подальше в лес – искать и мне соответствующий меч. Мы, конечно, поискали для порядка и даже нашли какое-то бревно, Влад дотащил его до поляны, где файтился честной народ, бросил Копфу и сам отказался принимать участие в безобразиях, предпочтя песнопения. Мы немного отошли от поля битвы и стали петь. И казалось, шедеврально у нас получается! Как хотелось, чтобы это мгновение никогда не кончалось! Наверное, за всю жизнь не было дня счастливее».

Большая черная тетрадь завершилась в августе. Новая порадовала еще большим креативом: записи на неразлинованных листах блокнота, который, видимо, приказал долго жить, а потому Маша вклеила их в исписанную тетрадь. Надпись на обложке: «Мария Феоктистова, группа 3Д, литературный анализ». Из-за наклеенных листов выглядывали заметки на полях, красные чернила с поправками, восклицательные знаки, оценки. Такому человеку ничего не страшно!

«26 августа.

День рождения Влада. Он позвонил и сказал, что хочет видеть меня у себя, можно прямо сейчас, все уже собрались. Я знала, он звонит по настоянию Кати, которой звякнул первой и надеялся, что она мне все передаст. Но она велела пригласить меня лично. Жаль, я об этом узнала, хотя и так понятно, что ему до меня дела нет.

Мы с Катей приехали чуть раньше трех. В комнате полно народу: явно не один фехтовальный клуб, возможно, школьные друзья Егора и институтские приятели Влада и Локки. Поскольку Катя пробыла две недели на юге и соскучилась, визгу было на всю Ивановскую, когда она со всеми обнималась. Я порой завидовала ей: так легко и просто обниматься с едва знакомыми людьми без причины, балагурить в компании, говорить обо всем на свете, не париться ни по какому поводу, не задумываясь брать инициативу на себя. Мне это настолько чуждо, что я, как обычно, стояла в сторонке и делала вид, что интересуюсь узором на обоях. Его замечают больше, чем людей вроде меня, которых друзья из милости таскают за собой, относятся как к предмету мебели или порой пытаются заставить хоть что-нибудь изречь.