На рубеже

– Я итак проводила много времени, ублажая чужие чувства, а о себе мало думала. Если тебе что-то по-настоящему нужно – иди и возьми.

– Может и так. Но нельзя же плевать на близких!

– Плевать не надо. Важно знать меру и четко понимать, о ком на самом деле думаешь. У меня есть двоюродная сестра – сейчас ей шестнадцать. Она как-то выдала, что по ее мнению, начать заниматься сексом, не сказав об этом предкам, будет нехорошо.

Я расхохотался.

– Ну да. Если она залетит или заболеет – виноваты будут они!

– О чем и речь. Когда тебе по-настоящему что-то нужно, спрашивать не будешь, просто сделаешь, как хочешь, и все. Не думай, что я соплячек призываю к распущенности и непослушанию. Надеюсь, ты понял, что я хотела сказать.

– Понял. Но сестра у тебя забавная! Представляю реакцию ее родителей, если бы она у них на такое разрешение испросила!

Родительская участь видится мне ужасно печальной. Можно сказать, распускаешь собственную жизнь до нитки, чтобы связать ее для нового человека, а он вырастает настолько сложным и непостижимым, что не можешь до него дотянуться, не можешь ничего о нем понять, а душа болит, и любовь к нему остается самой сильной на свете. Ведь любовь даже самых распрекрасных детей к родителям никогда не будет такой. А в какой-то момент поймешь, что знаешь о своем чаде в разы меньше Васи Пупкина – чадо нервы твои бережет, чтоб жил спокойно. Наверное, это очень грустно.

– Надо же! – выслушав меня, воскликнула Маша. – Так все расписал, будто уже отец со стажем!

– Нет, еще даже не женат. Просто из наблюдений.

– Хорошим папой будешь. И маме твоей повезло, – никакого сарказма в ее голосе не было, что удивило немного, – а моим не позавидуешь. Они уж оставили попытки понять меня, но любить не перестали.

– Зачем же добавляешь им боли? Неужели сложно позвонить и сказать, где ты? Просто сказать, все в порядке, жива – пару слов, и они успокоятся.

Маша вздохнула.

– Они знают, что жива, но не знают, где. Никто не знает.

– Ты так хотела?

– Да. Сначала хотела тебе наврать – сочинить историю, что приехала из другого города, ищу работу и перебиваюсь с горячей кружки «Магги» на бэпэшку, но передумала.

– Да кому я тебя выдам! – рассмеялся я.

– Дело не в этом. Я просто люблю сочинять, но пожить в придуманном редко удавалось. Вот и возник соблазн поселиться в собственной сказке. Но почему-то стало лень, да и Раиса при желании разоблачит.

На второй неделе моего пребывания у Раисы Филипповны температура доползла до семи тепла, и хозяйка решила устроить субботник. Мы с Машей охотно помогли ей сжечь завалявшийся под снегом мусор. Мусором назывались «лишние» ветки и травинки. Потом оказалось, что у Раисы Филипповны есть еще одна непонятная нам с Машей то ли стариковская, то ли советская причуда: она не выбрасывала бумажный хлам, а складывала его под ванну или в сарай. По весне горы картонных коробок и бумажных упаковок выгребались из мест зимнего заключения и сжигались за сараем. Смысла сего мероприятия мы так и не уловили и, похоже, Раиса Филипповна сама не очень понимала, зачем усложняет себе жизнь, хоть и пыталась нам что-то втолковать. Мы старательно выволакивали из сарая все, предназначенное для сожжения. С костром возился я, поэтому на какое-то время отключился от происходящего вокруг.

Маша появилась с большой коробкой из-под обуви.

– Это мой хлам, – пояснила она, – Раиса ушла сериал смотреть.

Я вскинул на нее страшный взгляд: и ты макулатуру собираешь? Она поняла и рассмеялась:

– Можно и так сказать. Помнишь мой спич про обновление?

Я кивнул, придерживая деревяшкой разлетающиеся листы и золу.

– Лелеять воспоминания надоело. По крайней мере, с дневниками и стихами можно разделаться. Такое чувство, что я хороню себя в них и не даю будущему войти. Марлевую повязку надо раз в три часа проглаживать утюгом, иначе она превратится в скопище бактерий, и носить ее станет опасно.

Она открыла крышку, и моему взору предстали две стопы тетрадей. Маша схватила верхнюю и, разорвав пополам, бросила в огонь.

– Точно жалеть не будешь? – нахмурился я.

– Точно.

Она ушла в сарай и вернулась со стулом, уселась возле костра, взяв на себя сожжение собственного прошлого.

– Может, хочешь побыть одна? – вдруг осенило меня.

– Да нет… это неважно. Присядь, если хочешь, а то как-то нехорошо, я сижу, а ты стоишь.

Не дожидаясь ответа, она вскочила и скрылась в сарае, выволакивая еще один стул. Я не без удовольствия присел у костра и отбросил деревяшку-мешалку.

– Будто все эти годы у меня была низкая энергетика, и я лишь пассивно воспринимала жизнь, не принимая ни в чем участия. Теперь, когда личность худо-бедно сложилась, я четко осознала все этапы и поняла, что дало мне то или иное событие, не хочу быть наблюдателем. Хочу новизны. Представить не могу, какой она будет, – тем интересней. Но я должна чувствовать, что открыта для нее. Это не очередная фантазия «проживи жизнь на бумаге – и нечего бояться». Это не трусость – немногие заглядывают так глубоко в себя, как я, пока пишу. Теперь переходим к практике.