На руинах Константинополя. Хищники и безумцы

Голоса становились всё тише, из чего Шехабеддин сделал вывод, что женщина и мальчик куда-то идут. Оставалось лишь двигаться за ними на ощупь по тёмным помещениям, ориентируясь лишь на звук голосов.

«Если они замолчат, я их наверняка потеряю», — подумал евнух. И если бы он сейчас повернул назад, чтобы позвать своих людей, то тоже потерял бы беглецов. Следовало сначала выяснить их намерения и только затем думать о поимке.

Судя по разговору, беглецы искали место, которое было бы тёмным, но в то же время сухим. Промокнув, они ещё и продрогли и теперь стремились хоть немного высушиться. Так они перебрались в небольшую комнату с единственным окном, которое, судя по всему, выходило на море, но было замуровано не полностью — каменщики оставили что-то вроде бойницы.

В этой комнате не ощущалось холодной сырости и затхлости, как в банях. И почти не было прохлады, как в тёмных залах. Из бойницы задувал тёплый ветерок. Солнечный луч, проникая в это отверстие, рисовал на полу яркое пятно. Для евнуха, уже привыкшего к темноте, этого было достаточно, чтобы увидеть беглецов, усевшихся в дальнем от двери углу на большой охапке сена.

Очевидно, это сено осталось от защитников стены. Они принесли его сюда, чтобы отдыхать на нём. А теперь там уселись женщина, одетая в мужские вещи, и мальчик. Оба промокшие с головы до ног, но довольные, почти забывшие о страхе.

Зря они выбрали эту комнату. Ведь в неё был всего один вход. Пусть дверь на петлях уже давно отсутствовала, но беглецам всё равно некуда оказалось деться, когда евнух вдруг появился на пороге. Шехабеддину правильнее было бы не показываться, а отправиться за своими людьми, окружить эту часть дворца, но евнух этого не сделал. Ему хотелось поговорить с беглецами без свидетелей.

Положив руку на рукоять меча, висевшего на поясе, он укоризненно произнёс на языке румов:

— Ты обманула меня, женщина.

Беглецы тихо вскрикнули: дальше бежать было некуда. Мальчик прижался к матери, вцепившись пальцами в её одежду.

— Ты сказала, — продолжал евнух, — что хочешь убедить сына быть покорным, а вместо этого устроила ему побег. Ты коварна, как большинство женщин. Мне не следовало тебе верить.

Было интересно, что скажет эта лгунья. Шехабеддин ждал, что она начнёт изворачиваться, но та вдруг решила быть откровенной.

— А как ещё я могла поступить? — произнесла женщина, прямо взглянув на собеседника. — Мой муж убит. Другие мои сыновья убиты. Мне остался только этот сын. Он один у меня остался. Я должна была сделать всё, чтобы его спасти. Разве твоя мать, окажись она на моём месте, не поступила бы так же?

Эти слова заставили Шехабеддина вздрогнуть. Он вдруг понял, что же ему так не нравилось в последнее время.

Пока шахматная партия не завершилась, Шехабеддин думал лишь о том, как убрать с доски Луку, потому что эта фигура мешала сделать последний ход, загораживала Заганосу дорогу к должности великого визира, а теперь, когда игра завершилась, оставшиеся на доске фигуры предстали в новом свете.

«Он один у меня остался», — сказала женщина о своём сыне, и Шехабеддин вспомнил лицо своей матери, склонившейся над ним, когда он впервые по-настоящему очнулся после оскопления. «Ты один у меня остался», — сказала она, а в глазах была неизбывная боль.

Мать никогда не говорила Шехабеддину: «Какое горе, что ты стал евнухом». Она всегда говорила: «Какое счастье, что ты жив», но это вовсе не означало, что ей не о чем печалиться. Если бы мать знала какой-нибудь способ спасения, то прибегла бы к нему, но она не знала. И также не знала, что её сын через некоторое время станет игрушкой развратного человека, этого ничтожного Захира, который никогда ни о чём не заботился, кроме собственного удовольствия.

Вот что Шехабеддину так не нравилось! Он не хотел, чтобы мальчик Яков сделался игрушкой Мехмеда. Если б Мехмед действительно искал себе друзей, а не игрушки, то учитывал бы чувства тех, кого выбирал в друзья, и не ломал бы их волю. Евнух мирился с происходящим, пока это было нужно для возвышения Заганоса, но теперь мириться стало не нужно. Что бы ни случилось, Заганос останется при должности.

«Я ведь могу сейчас повернуться и уйти, — думал Шехабеддин. — И не потеряю ничего, о чём стоило бы жалеть. Но Заганос не успокоится. Он будет искать этих двоих, потому что не захочет, чтобы Мехмед разозлился на меня из-за того, что я их не поймал».

— Если бы можно было избежать лжи, я бы не лгала тебе, — меж тем говорила женщина. — Но я должна спасти моего мальчика от растления. Я сделаю всё для этого. И сейчас — тоже. Пусть меня поймают, но его я спасу.

Она медленно, всё так же глядя собеседнику в глаза, поднялась с охапки сена, и это движение чем-то напоминало кошку, которая готовится к прыжку. Мальчик продолжал цепляться за её одежду, но не мог удержать.

Шехабеддин понимал, что сейчас будет. Женщина набросится на него, не страшась меча, и крикнет сыну: «Беги!» «Как же она глупа! — подумал евнух. — Своим поступком она немногого добьётся. Мальчик убежит, но его очень скоро поймают».

Он снял ладонь с рукояти меча и протянул навстречу беглецам: