На руинах нового

Третий день пребывания Ганса Касторпа в санатории «Берггоф», позади – примерно одна восьмая «Волшебной горы», впереди – долгих семь лет, проведенных героем в лечебном учреждении. Третий разговор главного героя с «гуманистом» Сеттембрини. Накануне Касторп был вынужден выслушивать невежественный бред соседки по обеденному столу фрау Штёр; он не может поверить, что столь пошлая глупость может сосуществовать в одном человеке с болезнью, приведшей мещанку в разреженный воздух Швейцарских Альп. Болезнь – это ведь что-то утонченное и возвышенное, не так ли? Здоровье – норма, болезнь – отступление от нее; соответственно, человек обычный, обыватель, по умолчанию, здоров. Больной – человек особенный, к нему и отношение другое. Еще только осваивая роль ученика, «трудного дитя жизни», Касторп простодушно – а простодушие есть его второе «я» – раскрывается перед итальянцем: «…ведь к больному надо относиться серьезно и с уважением, болезнь – это ведь что-то почтенное, если мне позволено будет так выразиться. Но когда к ней примешивается глупость <…>, тут уже не знаешь, как быть – смеяться или плакать; для человеческого чувства возникает дилемма, и притом до того мучительная, что слов не подберешь. То есть не подходят друг к другу болезнь и глупость, несовместимы они! Мы не привыкли представлять их вместе! Приятно считать, что глупый человек должен быть здоровым и заурядным, а болезнь делает человека утонченным, умным, особенным» (1, 124). Действительно, перед нами общее место того времени, эпохи fin de siecle, когда, с одной стороны, наука вкупе с усилиями социальных реформаторов добились удивительных успехов в медицинском обеспечении, результатом чего стало увеличение продолжительности жизни в Европе и улучшение ее качества, а с другой – болезнь обрела высокий культурный и даже социальный статус. Великий художник, писатель, музыкант, философ – все они непременно больны, иначе их сложно счесть великими. Вечно хворый Бодлер, чахоточные Надсон и Чехов, безумный Ницше, одноногий Артюр Рембо – имя им легион. На этом фоне резко выделяется долгожитель-здоровяк Толстой; но он в общественном мнении проходил по другой категории, он – Учитель. Таким положено жить долго и носить длинную бороду.

Чем быстрее развивалась курортная индустрия, тем престижнее стало болеть. «На воды» ездили и раньше, и за сто лет до того, но как индустрия, как постоянный динамично работающий социальный институт «курорт», «санаторий» – места, где люди одновременно живут (в отличие от обычной больницы) и поправляют здоровье (в отличие от обычной жизни – и от обычных мест развлечений, где здоровье как раз подрывают), – превращаются в один из столпов модерного мира в конце XIX – начале XX века. Курорты и санатории становятся демократичнее, по карману и среднему (иногда даже и мелкому) буржуа, что предоставляет ему возможность приобщиться к миру высших слоев общества. Пропуск в эти сферы дарует обывателю именно болезнь. Отчасти поэтому болезнь в тогдашнем буржуазном сознании маркируется как нечто возвышенное, утонченное и, главное, необычное, несвойственное грубым мещанам. Любопытно, что в данном случае в расчет не бралась болезнь у рабочих и крестьян. Они просто, без затей, хворали и умирали – либо поправлялись. Здесь была задействована иная тема тогдашнего общественного мнения – благотворительность. А благотворительность имеет четкое социальное направление – сверху вниз; сердобольные имущие помогают неимущим, или бедным. Поэтому настоящий буржуа, такой как юный Ганс Касторп, подобную болезнь на себя не примеривает. Хотя его взгляд на нее также вертикальный, но в другом направлении, снизу вверх. Тупая фрау Штёр ему мешает, загораживает возвышенный социальный образ болезни. Касторп обеспокоен этим – как, впрочем, почти всем в первые свои дни в «Берггофе» – и делится беспокойством с человеком, в котором сразу признал педагога. Тем более он удивлен ответом Сеттембрини.