На руинах нового

Далее – Hangover Square. Да, это – не топоним, это – метафора, в том числе и историческая. Страна, у которой были великие государственные деятели, вроде Уильяма Питта-старшего и Уильяма Питта-младшего, великая империя, вершившая судьбы мира, вся она сжалась теперь (действие происходит после позорного для Британии 1938 года) в несколько грязноватых, сырых, дурно освещенных питейных заведений, где люди без определенного рода занятий наливаются джином и элем. Ганноверская площадь выбрана не случайно – перед нами королевство, где царствуют, но не правят потомки захудалой, забытой немецкой династии. Тоска, скука и монотонное повторение; в Британии за одним ганноверским королем Георгом следует другой – точно так же, как бармен автоматически наливает одну за одной пинту. У экспансивных интеллигентов от всего этого изжога, а у меланхоличных алкоголиков – похмелье. Hangover Square.

Да и конечно, это – Лондон и ничто иное. Ведь известно, что «англичане страшные пьяницы», как писал Герцен, и мнение это опровергнуть невозможно. В Британии пьют больше всех в Европе, а в ее столице, наверное, больше всех в Британии; впрочем, подсчитать сложно. Netta Longdon начинает пить с утра, как только выберется из постели, выкурив пачку сигарет. Обычно это джин-тоник в одном из пабов Эрлс-корта. Зовут героиню так оттого, что она набросила невидимую «сеть» (net) на Джорджа Боуна, она поймала его в «силки». Лонгдон – так как она «стремится» (longing) к актерской карьере, «жаждет» славы, Боун ее «вожделеет», и все это тянется мучительно «долго» (long), почти нескончаемо. Такое может происходить только в Лондоне (London) и нигде больше.

Еще одно заблуждение, что «Hangover Square» – собрание печальных зарисовок из быта красноносых завсегдатаев лондонских трактиров. Самое характерное там – обмен мнениями по любому поводу за кружкой эля. Главное в романе – юмор, довольно старомодный: «Возможно, новое поколение читателей, у которых нет своего Патрика Хэмилтона, будет поначалу сбито с толку или даже заскучает, столкнувшись с этим очень индивидуальным юмором» (Пристли). Все вышеперечисленное в «Hangover Square», конечно, есть. Но основная характеристика романа – как и всей жизни его автора – иная. «Hangover Square» – невыносимо мрачная книга, которая не оставляет никакого проблеска надежды на то, что в мире есть нечто хотя бы отдаленно похожее на «смысл».

Я очень надеюсь, что мой текст вдохновит/подвигнет кого-то из переводчиков или издателей обратить внимание на эту вещь. Оттого я не вдаюсь в подробности насчет сюжета. Прочитаете и увидите, чем все кончилось. И как знать, быть может, само выражение «Hangover Square» войдет в русский обиход. Например, это же идеальное название для того символического места, где обитают вышедшие в тираж политические изгнанники, которые ходят по адовому кругу отчаяния, скуки и надежды. Похмелье у них, увы, не от алкоголя.

Несчастный Оруэлл

В августе 1945 года в лондонском издательстве Secker & Warburg вышла одна из самых известных книг прошлого века. Небольшая повесть, по жанру – аллегорическая сказка, продолжала свифтовскую традицию английской литературы. Последняя часть скитаний хирурга Лемюэля Гулливера пришлась на страну гуигнгнмов, прекрасных добродетельных лошадей, которые управляют безобразными человекообразными йеху – да что уж там, «человекообразными», просто людьми. В «Скотном дворе» животные со зверофермы взбунтовались против своего пьянчуги-хозяина и захватили власть. Собственно, сказка – о том, что из этого вышло.

«Скотный двор» читали все или почти все. Из тех, кто не читал, немалое количество, во-первых, имеют все же представление о сюжете, а во-вторых, никогда не призна́ются, что не открывали этой книги. Наконец, среди тех, кто честно сознаётся в том, что не читали «Скотный двор», найдется немало людей, знающих хотя бы одну фразу оттуда. Например, эту: «Все животные равны. Но некоторые животные равны более других». Книга Оруэлла сыграла огромную роль в отрезвлении западных энтузиастов сталинского СССР, в формировании языка риторики времен «холодной войны», а в само́м Советском Союзе за самиздатовскую копию ее можно было угодить в лагерь. Первая публикация «Скотного двора» в СССР состоялась – в разных переводах и с разными названиями – в 1988 году в молдавском журнале «Кодры» и в рижском «Роднике». Обратим внимание на эту географию – не Москва, не Ленинград. В 1988 году мне было 24 года, я жил в закрытом советском городе Горьком и все самое лучшее из некогда запрещенного читал в «Роднике». Сегодня никто уже не помнит об огромной роли этого журнала – и некоторых других, латвийских, молдавских, грузинских – в вытравливании советского яда из мозга советского человека. Увы, этот процесс затронул небольшое количество людей, меньше, чем тогда казалось. Да и советское оказалось многослойным.

В общем, книга известная, о ней написано очень много, пересказывать ее сюжет глупо. Зато исключительно интересно проследить некоторые сюжеты, с ней связанные. Например, лондонский.