На руинах нового

Что значит «анархическая книга»? Не перепутал ли Хэзерли это сочинение с каким-то другим, Бакунина или Кропоткина, даже Троцкого, на худой конец? Ведь речь идет о книге, пятая часть которой посвящена жестокой критики анархизма, а порой – как часто бывает у Ленина – по-настоящему злобной ругани в адрес анархистских авторов. Скажем, в начале раздела «Уничтожение парламентаризма» Ленин – цитируя рассуждения Маркса по поводу опыта Парижской коммуны – прямо говорит: идея отмены парламентской системы и вообще отказа от принципа разделения властей не является анархизмом[33]. И далее: «…уроки Маркса, основанные на изучении Коммуны, настолько забыты, что современному „социал-демократу“ (читай: современному предателю социализма) прямо-таки непонятна иная критика парламентаризма, кроме анархической или реакционной» (46). И наконец: «Мы не утописты. Мы не „мечтаем“ о том, как бы сразу обойтись без всякого управления, без всякого подчинения; эти анархистские мечты, основанные на непонимании задач диктатуры пролетариата, в корне чужды марксизму» (50). Последующие несколько десятков страниц Ленин обращается с анархизмом примерно в том же духе; в особенное неистовство его приводят сравнения некоторых рассуждений Маркса о комммунальном устройстве будущего общества с анархизмом (в частности, с воззрениями Пьера Жозефа Прудона), которые проводят Эдуард Бернштейн и ряд других теоретиков социал-демократии[34]. Марксизм – не анархизм; таков один из главных тезисов «Государства и революции».

Так отчего Оуэн Хэзерли называет «Государство и революцию» анархистской книгой? Небрежность? Ошибка? Незнание предмета? Нетвердые воспоминания о странной русской книге, прочитанной давно и с тех пор не открывавшейся? Или же причина в само́м «Государстве и революции», которое дает возможность читателям, придерживавшимся разных политических взглядов, воспитанным в разных культурах, жившим в разные исторические периоды, вкладывать в нее разные содержания – и даже интенции? Из этой точки я и попытаюсь вести рассуждение об этой книге, поместив ее на пересечении нескольких контекстов.

Начнем с того, что между замыслом, написанием и первой публикацией «Государства и революции» прошло чуть больше года, в промежутках поменялось почти все – причем несколько раз. В конце 1916 года Ленин, сидя в нейтральном Цюрихе, признается в беседе с молодым социал-демократом, мол, мы, «старики» (Ленину было на тот момент 46 лет) следующей революции в России при своей жизни не увидим, но она непременно будет, а вот вашему поколению посчастливится ее наблюдать – и, главное, делать. Конечно, учуять издалека кризис Российской империи во всех деталях было невозможно, но вообще казалось, и не только Ленину, что рухнет она нескоро. Кто мог предугадать, что в феврале 1917-го «Русь слиняет за два дня», как в «Апокалипсисе нашего времени» написал Василий Розанов? Никто. Примерно на то же время, на 1916-й, приходится еще один разговор Ленина – с совсем юным румынским революционным поэтом Валериу Марку[35]. Позже Марку написал одну из первых биографий Ленина[36]; но пока они мирно беседуют в заведении фрау Преллог о войне, затопивший весь мир (кроме Швейцарии, конечно) и политическом радикализме. Ленин говорит: «Я, конечно же, недостаточно радикален. Да и человек не может быть радикалом в достаточной мере. Иными словами, степень своего радикализма следует сопоставлять с самой реальностью, а потому пусть дьявол и глупцы беспокоятся о чьей-то степени радикализма»[37]. Уже через несколько месяцев никто на свете не рискнул бы обвинить Ленина в недостатке радикализма. Он – махнувший было рукой на перспективы революции (и на успех своей партии и себя лично как одного из ее руководителей) в ближайшие лет двадцать – возвращается в Россию революционную, стремительно и неожиданно для всех свергнувшую старый режим. «Радикализм реальности» обогнал радикализм Ленина, но в апреле 1917-го Ленин решил догнать и перегнать радикальные изменения российской жизни. Он составляет «Апрельские тезисы», этот конспект тактических мер революционной социал-демократии; главная цель – подрыв двоевластия, подрыв уже не старого порядка, а неустойчивого нового, с тем чтобы всеобщий распад упростил захват власти большевиками и их (тогда немногочисленными) союзниками[38]. Ленин пытается обогнать революцию, соратники пока с недоумением пожимают плечами; но у них не было ни ленинского политического чутья, ни его политического азарта. Главное – они видели свои цели и вытекающие из них задачи по-старому, в соответствии с радикализмом предыдущей реальности. Оттого главной задачей Ленина после его приезда в Россию стало заставить партию (прежде всего руководство и среднее звено) следовать за ним. В июле 1917-го ситуация обостряется, попытка захвата власти, предпринятая крайне левыми (в том числе и большевиками, как бы они не отнекивались тогда и чуть позже), провалилась, начались преследования. Ленин вынужден бежать в Разлив. Здесь он принимается за «Государство и революцию».