На самом дальнем берегу

Парень уставился на него — их лица отстояли друг от друга меньше чем на фут — ухмыльнулся, пожав плечами, и Аррен решил, что это значит «не знаю»; но тут парень дернул скованной рукой, как бы собираясь сделать какой-то жест, и открыл свой все еще ухмыляющийся рот, показывая — там, где должен быть язык — только черный обрубок.

— Наверно, на Шоул, — сказал кто-то позади Аррена.

Другой добавил:

— А может, на рынок в Амрун.

Тогда человек в ошейнике, который, похоже, успевал быть сразу повсюду на корабле, нагнулся над трюмом и просипел:

— Заткнитесь — если не хотите пойти на завтрак акулам!

И тогда все стихли.

Аррен старался представить себе эти места — Шоул или Амрун. Там продают рабов. Надо думать, их выстроят в ряд перед покупателями, как выстраивают на продажу рогатый скот или баранов на рынке в Бериле. И он будет стоять там, закованный в цепи. Кто-то купит его, отведет домой и начнет приказывать. А он откажется подчиняться. Нет, лучше вначале подчиниться, но потом попробовать бежать. Но все равно его там убьют — рано или поздно; не за то, так за другое. Однако его душа даже не взбунтовалась при мыслях о рабстве — для этого он был слишком слаб и еще по-настоящему не пришел в себя; просто он уяснял себе, что он этого не вынесет, что не пройдет и недели, как он умрет или будет убит. И хотя он принял это как непреложный факт, но так испугался, что решил пока не заглядывать в будущее. Аррен уставился вниз, на грязный черный настил трюма под ногами, чувствуя, как солнце печет голые плечи, как от жажды пересохло во рту и спеклось горло…

Солнце садилось, и надвигалась ночь, ясная и прохладная. На небе высыпали острые звезды. Продолжал бить барабан, медленно, как огромное сердце, задавая ритм гребли, потому что ветер совсем пропал. Холод не облегчил страдания, но принес новые мучения. Спина Аррена получала немного тепла от притиснутых к ней ног человека, прикованного позади него, а его левый бок слегка согревал немой сосед, сгорбившийся и тянущий одну и ту же ноту какой-то песенки, где вместо слов было покряхтывание. Гребцы сменились на веслах, опять забил барабан. Аррен с нетерпением ждал темноты, но с наступлением ночи он долго не засыпал: болели кости, а он не мог даже изменить позу. Он сидел, больной, в ознобе, с запекшимися губами и сожженной спиной, и смотрел вверх, на звезды, которые при каждом взмахе весел дергались, скользили вверх, останавливались…

Между мачтой и задним трюмом, в котором сидели рабы, стоял человек в ошейнике и рядом с ним еще один; маленькая подвесная лампа на мачте освещала их сверху, четко обозначив черные контуры их головы и плеч.

— Туман! — говорил сиплый ненавистный голос человека в ошейнике.

— Ах ты свинья, ах ты пустомеля! Откуда в Южных Морях взяться туману в это время года? Вот невезенье!

Продолжал бить барабан, звезды дергались, скользили, останавливались. Безъязыкий человек, сидевший с Арреном, неожиданно задрожал, вскинул голову и издал кошмарный, жуткий, нечленораздельный вопль.

— Вы там — тихо! — взревел второй человек у мачты.

Немой содрогнулся и замолчал, продолжая двигать челюстями, будто что-то жуя.

Звезды потихоньку сдвигались вперед и исчезали, соскальзывая в ничто.

Мачта заколыхалась и тоже пропала. Аррену показалось, что ему на спину опустилось какое-то холодное серое влажное одеяло. Барабан сбился с ритма, потом возобновил удары, но уже медленнее.

— Плотный, как свернувшееся молоко! — сказал хриплый голос где-то над Арреном. — Эй вы, гребите поживее! Тут на двадцать миль нет ни единой отмели.

Чья-то ороговевшая, покрытая рубцами ступня вдруг вынырнула из тумана, замерла на мгновение возле самого лица Аррена, затем сделала шаг и исчезла.

В тумане вообще не чувствовалось, что судно продвигается вперед, ощущалось лишь покачивание да рывки весел. Пульсирующий бой барабана звучал приглушенно. С туманом наползал какой-то липкий холод. Туман капельками оседал на волосах Аррена, и струйки воды стекали ему на глаза; он старался поймать капли языком и вдыхал сырой воздух открытым ртом, пытаясь немного утолить жажду. Вскоре его начала бить такая дрожь, что зуб на зуб не попадал. Холодная металлическая цепь раскачивалась возле его бедра, задевая кожу, и вскоре там, где она прикасалась, кожу начало жечь, как огнем. Барабан отбивал ритм, — тра-та-та — и вдруг замолчал.

Наступила полная тишина.

— Продолжай бить! Чего зазевался? — заорал хриплый, шепелявый голос с носа судна.

Никто не ответил.

Корабль слегка покачивался на спокойной морской воде. Позади расплывчато видимого фальшборта не было ничего — голая пустота. Но днище корабля скрежетало, обо что-то задевая. В этой мертвой, как бы заколдованной тишине и темноте скрежет казался очень громким.

— Мы на мели, — прошептал один из пленников, но молчание поглотило его голос.