На секретной службе Его Величества. История Сыскной полиции

Умывшись и переодевшись, я прямо прошел в Нарвскую часть, где Келчевский встретил меня радостным известием о командировке.

Я засмеялся.

— Пока что я и до командировки половину знаю!

— Да ну? Что же?

— Это уж потом! — сказал я. — Вернемся, сразу последу пойдем.

— Отлично! Ну а теперь когда же едем и куда?

— В Царское! Хоть сейчас!

— Ишь какой прыткий! А Прудников?

— Ну, вы с ним и отправляйтесь, а я сейчас один, — решительно заявил я.

Келчевский тотчас согласился.

— Где же увидимся?

— А вы прямо в полицейское присутствие. Я туда и заявлюсь!

— С Богом!

Келчевский пожал мне руку, и я отправился.

Поездка в Царское оказалась для меня совершенно пустым делом.

Я захватил с собою шустрого еврея, Ицку Погилевича, который служил в городской страже, и с ним вместе оборудовал все дело часа в два.

Взяв из полиции городовых, я прямо явился к содержателям извозчичьего двора, Ивану и Василию Дубовецким, и, пока их арестовывали, мой Ицка успел отыскать и лошадь, и упряжь, проданные моими арестантами.

Я отправил Дубовецких в часть, а сам с Ицкой и двумя стражниками поскакал в Кузьмино к крестьянину Тасину и опять — без всякого сопротивления — арестовал его, а Ицка разыскал двое саней и полушубок со следами крови.

Мы привезли и этого Тасина, и все добро в управление полиции, и, когда приехали Келчевский и Прудников, я им представил и людей, и вещи, и полный отчет.

Как сейчас помню изумление Прудникова моей быстроте и распорядительности, а Келчевский только засмеялся.

— Вы еще не знаете нашего Ивана Димитриевича! — сказал он.

Я в ответ на эти похвалы указал только на своего Ицку, прося отличить его.

Между прочим, это был очень интересный еврей.

Как он попал в стражники, я не знаю. Труслив он был как заяц. Но как сыщик — незаменим. Потом он долго служил у меня, и самые рискованные или щекотливые расследования я всегда поручал ему.

Маленький, рыжий, с острым, как шило, носом, с крошечными глазками под распухшими воспаленными веками, он производил самое жалкое впечатление безобидной ничтожности и с этим видом полной приниженности проникал всюду.

В отношении же обыска или розыска вещей у него был прямо феноменальный нюх. Он, когда все теряли надежду найти что-нибудь, вдруг вытаскивал вещи из трубы, из-за печки, а один раз нашел украденные деньги у грудного младенца в пеленках!

Но о нем еще будет немало воспоминаний…

Келчевский и Прудников, не теряя времени, тотчас приступили к допросу.

Первым вызвали Тасина.

Он тотчас повалился в ноги и стал виниться:

— Пришли двое и продают. Вещи хорошие, и дешево. Разве я знал, что это грабленое!

— А кровь на полушубке?

— Они сказали, что свинью кололи к празднику, оттого и кровь!

— А откуда они узнали тебя?

— Так пришли. Шли и зашли!

— Ты им говорил свое имя?

— Нет!

— А как же они тебя назвали? Идите, говорят, к Константину Тасину. А?

Он делал глупое лицо.

— Спросили кого-нибудь…

— Так! Ну, а ты их знаешь?

— В первый раз видел и больше ни разу!

Прудников ничего больше не мог добиться. Тогда вмешался Келчевский.

— Слушай, дурень, — сказал он убедительным тоном, — ведь от твоего запирательства тебе не добро, а только зло будет! Привезем тебя в Петербург, там тебя твои же продавцы в глаза уличат да еще наплетут лишнего. И мы им поверим, а тебе нет, потому что ты и сейчас вот врешь и запираешься.

Тасин потупился.

— Иди! Мы других допросим, а ты пока что подумай!

И Келчевский велел увести Тасина, а на смену ему привести братьев — по очереди.

Первым вошел Иван Дубовецкий. Высокий, здоровый парень, он производил впечатление красавца.

— Попутал грех, — сказал он, — этих самых Петрова да Иванова я еще знал, когда они в бегах тут околачивались. Первые воры, и, сказать правду, боялся я их: не пусти ночевать — двор спалят, и пускал. Ну, а потом они, значит, в Питер ушли, а там стали мне лошадок приводить, и задешево. Я и брал. С одной стороны, ваше благородие, дешево, а с другой — опять, и боялся я их, — чистосердечно сознался он.

— Знали вы, что это лошади от убитых извозчиков?

Он засмеялся.

— Смекал, ваше благородие, а спросить не спрашивал. Боязно. Раз только сказал им: «Вы, братцы, моих ребят не замайте!» Они засмеялись да и говорят: «А ты пометь их!» Только и было разговора!

Его отослали и вызвали его брата.

Совершенная противоположность Ивану, Василий был слабогрудый, бледный, испитой парень. Он тяжело дышал и упорно кашлял глухим кашлем.

— Ничего не знаю, — сказал он, — брат всем делом владеет, а я больной, на печи лежу.

— Знал ты бродяг Петрова и Иванова?

— Ходили такие. Раньше даже ночевали у нас, брат очень опасался их.

Мы снова позвали Тасина.

Слова Келчевского, видимо, оказали свое влияние.

— Припомнил я их, — сказал он сразу, как вошел. — Петров один, а другой Иванов. Петров тоже и не Петров, а беглый какой-то… Познакомился я с ними, когда они в Царском жили, а потом ушли в Питер и оттуда мне вещи привозили. Их там шайка целая. Всех-то я не знаю и никого не знаю, а только главное место, где они сбираются, — это будки на шоссе.

— Девять и одиннадцать? — спросил я. — Славинского и Сверчинского?

Тасин тотчас закивал головою: