На сем стою

"Я потомок многовековой династии христианских императоров этого благородного германского народа, католических королей Испании, эрцгерцогов Австрийских и герцогов Бургундских. Все они до самой смерти сохраняли верность Римской Церкви и защищали католическую веру и честь Божью. Я исполнен решимости следовать их путем. Когда один монах выступает против всего тысячелетнего христианства, он не может быть прав. Посему я твердо намерен отвечать за свои действия моими землями, моими друзьями, моим телом, моей кровью, моей жизнью и моей душою. Не я один, но и все вы, представители благородного немецкого народа, навсегда запятнаете себя бесчестием, если мы по своему небрежению дозволим существовать не то чтобы ереси, но даже подозрению на ересь. Выслушав вчера все нечестивости, произнесенные Лютером в свою защиту, я сожалею, что столь долго медлил с принятием решительных мер против него и его лжеучения. Я не желаю более иметь с ним ничего общего. У него есть охранная грамота, он может возвратиться домой, но ему не дозволено проповедовать или сеять смуту каким-либо иным образом. Я намереваюсь предпринять действия против сего отъявленного еретика и посему прошу вас выразить свое решение, как вы мне и обещали".

Многие из тех, кто слышал императора, ощутили дыхание смерти. На следующий день курфюрсты объявили о своем полном согласии с императором - но лишь четверо из шести подписались под таким решением. Не согласились с ним Людвиг Палатинский и Фридрих Саксонский. Император совершенно недвусмысленно обозначил свою позицию.

Теперь император счел, что заручился достаточной поддержкой для издания эдикта, но за ночь на дверях ратуши и в других местах Вормса появились листовки с подписью: "Башмак!" Это был символ крестьянского бунта - деревянный башмак ремесленника против сапога знати. Уже целый век Германию сотрясали крестьянские волнения. Появившиеся в Вормсе листовки недвусмысленно намекали, что крестьяне восстанут, если Лютер будет осужден. Откуда возникли эти подметные письма, можно было лишь догадываться. Гуттен предположил, что их расклеивали паписты, чтобы дискредитировать лютеран, но Алеандр ровным счетом ничего не знал об источнике их появления. Как бы там ни было, Альбрехт Майнцский заметался. На рассвете Альбрехт ворвался в опочивальню императора, который лишь посмеялся над его страхами. Но Альбрехт не успокоился, а заручился поддержкой своего брата Иоахима, наиболее яростного противника Лютера. По настоянию этих двоих законодатели обратились к императору с просьбой предоставить Лютеру еще одну возможность защитить себя. Император ответил, что он не желает более иметь никаких дел с Лютером, но им дает три дня.

Затем в более узком кругу были предприняты попытки сломить Лютера. Не будучи столь драматичным, это испытание имело ничуть не меньшую значимость, чем публичные слушания. Для того, кто способен открыто противопоставить свое мнение многочисленному собранию, может оказаться куда труднее - если он не утратил способность чувствовать - сопротивляться мягким увещеваниям людей, стремящихся предотвратить раскол Германии и распри в Церкви. Во главе этой группы стоял Рихард Грейффенклаусский, архиепископ Трирский, хранитель цельнотканых одежд Христовых. Фридрих Мудрый уже давно предлагал его кандидатуру на роль арбитра. Он был связан как с некоторыми друзьями Лютера, так и с некоторыми его недругами, например, с герцогом 1еоргом.

В несколько иной форме возобновились предпринятые ранее Глапионом попытки склонить Лютера к частичному отречению. Лютеру поведали, что можно только приветствовать его выступления против торговцев индульгенциями, а разоблачения Рима в коррумпированности буквально согревают сердце. Лютер прекрасно писал о добрых деяниях и десяти заповедях, но трактат "О свободе христианина" подстрекает народ к отрицанию всяческого авторитета. Можно заметить, что на этот раз речь шла в основном не об опасности, таящейся в ниспровержении системы таинств "Вавилонского плена", но о предполагаемой угрозе общественному спокойствию, которую якобы несет с собой трактат о христианской свободе. Лютер отвечал, что ни о чем подобном он не помышлял, а наставлял повиноваться даже дурным правителям. Трир упрашивал его не разрывать цельнотканых одежд христианства. Лютер отвечал советом Гамалиила подождать и посмотреть - от Бога ли его учение или от человека. Лютеру напомнили, что его крушение повлечет за собой также и гибель Меланхтона. При этих словах глаза Лютера наполнились слезами. Но когда его попросили назвать имя судьи, решение которого он готов признать, Мартин, взяв себя в руки, отвечал, что он предпочел бы иметь судьей ребенка восьми-девяти лет от роду. "Папа, - заявил он, - не может быть судьей по вопросам, относящимся к Слову Божьему и вере. Христианин должен сам исследовать их и иметь собственное суждение". Комитет сообщил императору о постигшей его неудаче.