На сем стою

Людям нашего секуляризованного поколения трудно, наверное, представить себе страхи своего средневекового предка. Действительно, в религиозных взглядах Лютера было немало примитивного, берущего свое начало от детства рода человеческого. Он испытывал ужас дикаря перед злобным сверхъестественным существом, врагом человека, капризным, легко впадающим в раздражительность и гнев в тех случаях, если осквернялись святые места .или неверно произносились магические формулы. Это был страх древнего Израиля перед ковчегом присутствия Господня. То же чувство испытывал Лютер по отношению к священному изображению Спасителя. Когда торжественная процессия вынесла его, Лютера охватило смятение. Его Бог был Богом, обитавшим на грозовых облаках, восседавшим на горе Синайской, в присутствие Которого Моисей не мог войти с открытым лицом и остаться в живых. Лютер, однако, давно преодолел рамки примитивных воззрений. Он не должен казаться столь непонятным современному человеку, который, взирая через созданные им приборы на необозначенные на картах созвездия, вздрагивает от ощущения своей совершенной крохотности.

Страх Лютера усиливался и осознанием своей недостойности. "Я прах и пепел, и исполнен греха". Собственное несовершенство и осознание своей сотворенности угнетали его. Бог одновременно привлекал и отталкивал его. Лишь в гармонии с Абсолютным Совершенством мог он обрести покой. Но как ничтожному человечишке предстать перед Всемогущим Богом; как грешнику обращаться к Богу Святому? Лютер каменел перед Богом Всевышним и Богом Всесвятым. Для описания подобного опыта он использовал слово, которое имеет такие же основания быть заимствованным английским языком, как и Blitzkrieg. Это слово Anfechtung, которому нет английского эквивалента. Описательно его можно перевести как испытание, посланное Богом человеку, или как нападение со стороны дьявола, имеющее своей целью погубить человека. Этим словом обозначаются все сомнения, смятение, угрызения, дрожь, паника, отчаяние, отчужденность и безнадежность, охватывающие человеческий дух.

Совершенно обессиленный, он покинул алтарь, подойдя к отцу и его товарищам, беззаботно расположившимся вместе с братьями за трапезой. Потрясенный осознанием недостижимости Отца Небесного, он теперь страстно жаждал ободрения от отца земного. Как согрели бы его сердце произнесенные устами Ганса слова о том, что он забыл весь свой гнев и что ныне он всем сердцем разделяет принятое сыном решение. Они вместе сели за трапезу, и Мартин, будто он так и остался маленьким мальчиком, повернувшись к отцу, спросил: "Батюшка, отчего вы так противились моему уходу в монахи? Неужели вы до сих пор недовольны мной? Ведь ваша жизнь так покойна и благочестива".

Этого старый Ганс, который всеми силами стремился скрыть свое недовольство, вынести не смог. Перед всеми докторами, магистрами и гостями он выпалил: "Ты, ученый человек, не забыл ли ты библейскую заповедь, что должно почитать отца и мать своих? А ты обрек нас с матерью на одинокую старость".

Этого Лютер не ожидал. Но он знал ответ. Все наставления упоминали о библейском повелении оставить отца с матерью, жену и детей, указывая на большие блага, дарованные в сфере духовной. Лютер отвечал: "Но, батюшка, я могу принести больше добра, молясь за вас в монастыре, нежели оставаясь в миру". А затем он добавил аргумент, который, очевидно, представлялся ему неотразимым, - что он был призван голосом, воззвавшим к нему из грозового облака.

"Дай Бог, - отвечал старый Ганс, - чтобы это не оказалось дьявольским наваждением".

Это было слабым местом всего средневекового христианства. В наш век скептицизма мы со вздохом сожаления оглядываемся на век веры. Как прекрасно, должно быть, жилось в атмосфере наивной уверенности, когда младенчески бесхитростного человека окружали небеса, а сомнение еще не выросло до раздирающих душу мук! Подобное представление о средневековье является чистой воды романтизмом. Средневековый человек не испытывал сомнениний относительно существования сверхъестественного мира, но для него сам мир этот был четко разграничен. Были святые и были бесы. Здесь Бог, а там - дьявол. И дьявол мог маскироваться под ангела света. В таком случае был ли Лютер прав, последовав видению, которое в конце концов могло исходить от врага человеческого, предпочтя его искушение простому и ясному указанию Писания чтить родителей своих? День, который начался с перезвона монастырских колоколов и пения псалма "Воспоем же новую песнь Господу", завершился священным ужасом и сомнениями относительно того, была ли та первая буря видением, посланным Богом, или сатанинским наваждением.

Путь самосовершенствования