На семи дорогах

Увидев двор, хранящий богатство, Ходжанепес от радости ускорил шаг, стараясь не шуршать камышом. Затем остановился и принялся из-под руки пристально вглядываться в даль.

— Ну, что там, во дворе Эсенбая? — нетерпеливо спросил Бабакули.

— Народу полно.

— Чем заняты?

— Кажется, навоз таскают.

— Что же нам теперь делать? — спросил озабоченно Бабакули.

— Ясно, что будем делать, — уверенно усмехнулся Ходжанепес. — Засядем в камышах и будем пить чай, отдыхать после трудной дороги.

Предложение Ходжанепеса пришлось по душе Бабакули, у которого от усталости гудела голова. Кроме того, очень хотелось есть.

Когда на небе густо высыпали звезды, Ходжанепес и Бабакули, взяв припасенные заранее необходимые для раскопок инструменты — лопату и топор — покинули заросли камыша.

Двор, покинутый Эсенбаем, был погружен в ночную тьму.

Яркий лунный свет заливал в глинобитных стенах глубокие трещины, отчего они казались глазницами сказочного дива.

Они отыскали северо-восточный угол гостиной, и Ходжанепес без промедления приступил к раскопкам, Бабакули посвечивал ему с озабоченным видом.

Наконец лопата задела что-то твердое. Оба, не сговариваясь, упали на пол, вглядываясь в яму. Дальше оба начали рыть руками.

Твердый предмет, который задела лопата, оказался кувшином, завернутым в какое-то тряпье.

Не доверяя друг другу находку, они оба одновременно ухватились за нее, Бабакули за горлышко, а Ходжанепес — за изогнутую ручку. Так и побежали с драгоценной добычей в стороны зарослей.

Отыскали укромную полянку, со всех сторон окруженную густыми камышами, и разожгли на ней небольшой костер.

Бабакули расстелил на земле хурджун, а Ходжанепес разложил сверху платок, после чего, засучив рукава по локти, осторожно взял в руки вожделенный кувшин.

— Во имя аллаха милостивого и милосердного, — еле слышно пробормотал он.

Бабакули тоже усердно шептал, повторяя слова молитвы.

Ходжанепес, орудуя кончиком ножа, вытащил из горлышка кувшина плотно забитую туда деревянную пробку, затем перевернул сосуд и стал трясти его над расстеленным платком.

Однако вместо ожидаемого золота на платок упал только листок бумаги, сложенный вчетверо.

Бабакули, до сих пор стоявший неподвижно, как статуя, выхватил из рук Ходжанепеса кувшин и сам стал его трясти над платком.

Кувшин был пуст.

Подчас бывает так, что человек, не достигнув желаемого результата, теряет на время рассудок и волю, впадая в отчаяние. Они оба были уверены, что счастье у них в кармане, и вот остались с пустыми руками.

Костер, разведенный ими, давно погас.

Где-то далеко пропел петух, напоминая, что наступило утро.

Первым пришел в себя Бабакули. Массируя затекшие ноги, он спросил:

— Ну, а теперь что посоветуешь?!

После этого, не дожидаясь ответа, Бабакули привстал, взял с расстеленного платка злополучный листок бумаги и сунул его в карман.

— В соседнем селе у меня есть один знакомый — Раматулла, — задумчиво произнес Ходжанепес.

— Кто он?

— Мулла. Поедем к нему. Там отдохнем и обдумаем, что делать дальше.

Честно говоря, предложение Ходжанепеса не очень понравилось Бабакули. Но, немного поразмыслив, он пришел к выводу, что в сложившейся ситуации это для них, пожалуй, лучший выход.

Когда-то, в стародавние времена, Раматулла-мулла переселился в эти края из Бухары. Сейчас в своей округе Раматулла был одним из самых уважаемых мулл.

Это был тучный человек, глаза которого едва проглядывали сквозь узкие щелки. Густая седая борода была роскошной, но росла несколько криво, что дало основание сельчанам говорить про него: «Раматулла-мулла ест сладкое толокно дважды: сначала из посуды, потом из бороды».

Передняя часть двора Раматуллы-муллы, казалось, срослась с окружающим ландшафтом. Искривленные стены согнулись внутрь, казалось, готовые рухнуть. В бесчисленных трещинах, избороздивших стены, выросла верблюжья колючка. Подмороженная первыми осенними заморозками, она свисала вниз.

Раматулла-мулла вышел во двор, чтобы встретить поздних, к тому же непрошенных гостей.

Ходжанепес заискивающим тоном первым поздоровался с муллой. Затем, как положено, коротко поговорили о здоровье, о житье-бытье.

Раматулла-мулла, скрестив руки на ватном полосатом халате, свесил по подбородку конец зеленой чалмы и некоторое время молча пребывал в неподвижности.

— Ну, живы, здоровы? — спросил он, словно ожидая чего-то от странных гостей, так как в такое время к нему приходили за упокой души скончавшегося.

— Слава аллаху, все в порядке. Были недалеко, решили зайти к вам по пути, — сказал Ходжанепес.

Старик продолжал вглядываться в гостей.

— Дедушка, неужели не узнаете?! — воскликнул Ходжанепес и сделал шаг вперед.

— Кто ты?

— Я — Ходжанепес, родственник Эсенбая.

— Очень хорошо, очень хорошо, — заметно оживился старик, — Проходите, проходите, гостями будете, — добавил он, отодвигаясь от двери.

Раматулла-мулла поделился своим утренним чаем, угощая Бабакули и Ходжанепеса.

— Берите все, угощайтесь, — радушно приговаривал Раматулла-мулла.

На крохотной скатерти лежали только три небольших тонких чурека из пшеничной муки, каждый с пиалу.