При последних строках сердце ухнуло куда-то вниз, а тело так ослабело, что Лиза безвольно упала на постель и уставилась невидящим взглядом в потолок. Разум лихорадочно работал, вытаскивая из глубин памяти все пережитое, предъявляя доводы как за достоверность прочитанных строк, так и против. А несмелое сердце встрепенулось и впервые открыто вступило в бой, намеренно не замечая все, что противоречило его надеждам.
Все-таки не следовало вскрывать письмо Александра. Как не открыла Лиза конверт с посланием от того, другого, что передала ей среди прочих бумаг фельдфебельша. Ей должно было раз и навсегда закрыть дверь в прошлое, потому что именно оно, восстав волной, может смести ее настоящее: с таким трудом восстановленное имя, возможность быть настоящей Лизой Мельниковой, жить прежней жизнью без масок и лжи, без сомнений.
Что это? Очередной ход в проклятой игре, которую некогда затеяли эти двое мужчин, вырывая друг у друга нити, чтобы управлять ею, как марионеткой? Или это… это правда? Каждое слово… каждое из числа многих… Но ежели так, ежели это правда… Что ей делать? Верно, тем же вопросом терзалась Пандора[347]
, поднявшая крышку ларца. Что ей теперь делать? Оставить все как есть? Или… или попробовать осторожно разузнать, что творилось за минувшее время в Заозерном? Недаром же судьба привела ее в эти места.Лиза уже было бросилась к двери, чтобы позвать хозяина двора да разузнать, чьи земли рядом, когда внутренний голос вдруг шепнул ей: «Belle Voix de Moscou. Где она нынче? Не в Заозерном ли? И вспомни, где она была, пока ты там жила. Может статься, и письмо к тебе он писал прямо там, в maison verte?»
Воспоминание о любовнице Александра словно окатило ледяной водой, остужая кровь и замораживая первый порыв. «Ничему жизнь не учит», — горько усмехнулась Лиза, аккуратно складывая листок по прежним линиям и пряча обратно в книгу.
«Не следует горячку пороть, — размышляла она ночью под шелест дождя. — По приезде в Муратово нужно рассказать обо всем Натали, обсудить с ней. А после толком все обдумать. Даже если каждое слово — правда, письмо писано до побега. А такое не прощается… не прощается… И потом, прошел год. Эта актриса сызнова там, в maison verte… ах, как щемит в груди! Ненавижу за это! Не думать… не думать! Лучше подумать о том, что уже есть… позабыть, как страшный сон — Marionnettiste, Заозерное, maison verte, Александра… Думать о настоящем. Думать о настоящем… Ах, ежели бы правда то была… в каждом слове. Ежели б правда!»
Когда следующим днем Лиза открыла глаза, она так и лежала на постели в дневном платье. И то было даже к лучшему, потому что над ней склонился Прохор и энергично тряс ее за плечо. Она не успела отпрянуть от лакея, возмутившись его поведению, как тот приложил палец к губам в знак молчания. Растерянно глядя на него, Лиза невольно подчинилась.
— Лизавета Алексеевна, надобно выезжать, — прошептал Прохор.
Потом также знаком показал, чтобы Лиза слезала с постели, что она и сделала. Правда, едва не упала, запутавшись в юбках. Где же Маша? Отчего не пришла прибрать ее перед сном? C’est vraiment dommage![348]
И что вообще происходит?— Вам надобно тотчас же ехать, не мешкая. — Прохор поднял с пола небрежно брошенные вчера туфли и подал хозяйке. — Я сговорился с одним проезжим крестьянином. Он из местных. У него бричка. Не бог весть что, но сгодится. Он довезет вас до ближнего имения, а там уж напишите к барыне нашей аль к Никите Александровичу. Чай, не оставят вас без помощи-то?
— О чем ты говоришь? С кем ехать? Куда? А что с ямщиком нашим? Где Маша? — забросала Лиза лакея вопросами.
Тот только поморщился в ответ, но после небольшой паузы все же заговорил: