На серебряной планете (Лунная трилогия - 1)

Возможно, во всем этом есть нечто первобытное, жизнеутверждающее, самой природой вложенное в человеческую натуру, но для меня, в эту минуту, это так отвратительно, так чудовищно и жутко!

Ах, зачем живет эта женщина!

Однако чувствую, что её смерти я не перенес бы.

На Море Фригорис,0°30' в. д. 61°.с ш., четвертые сутки, 172 часа после полуночи

Марта была права, говоря Томашу: "Ты будешь жить!" Как же я тогда этого сразу не понял!

Прошло уже почти три четверти ночи, когда, находясь у руля я заметил, что Петр крутится вокруг меня с таким выражением, как будто хочет завести разговор. До сих пор мы ограничивались только несколькими, вызываемыми необходимостью словами, поэтому меня это удивило и обрадовало. Я чувствовал, что пора уже наконец сбросить с себя это несносное мучительное наваждение и выяснить наши отношения.

Поэтому я как можно непринужденней спросил у него

- Тебе что-то нужно от меня?

- Да, разумеется,- подхватил он поспешно, садясь рядом со мной - я хотел с тобой поговорить.

Я заметил, что он пытается улыбнуться, но лицо у него лишь судорожно скривилось. Я невольно посмотрел на его руки. Он, видимо, понял мой мимолетный взгляд, поэтому покраснел и, вынув руки из карманов, положил их на колени. Через минуту он заговорил, чуть заикаясь:

- Да, да, видишь ли, я хотел с тобой... Потому что, мне кажется, что этой ночью не стоит останавливаться, так как нет сильного мороза, а дорога ровная и достаточно светло, хотя Земля стоит низко над горизонтом, впрочем, ты же понимаешь, что нам надо спешить, потому что...

Я не спускал с него глаз, а он все больше и больше смущался. Внезапно, изменив тон, он решительно крикнул:

- Так без остановок едем на север, решено?

- Да... - подтвердил я, стараясь говорить спокойно.

Снова наступила тревожная тишина. Варадоль сорвался с места и начал нервно ходить по автомобилю. Я полностью отдавал себе отчет в том, что с ним происходит, знал, о чем он хотел со мной поговорить, и зачем плел всякую ерунду, не имеющую никакого значения. Он не мог заставить себя произнести слова, которые поставили бы нас лицом к лицу перед проблемой, которую раньше или позже все равно пришлось бы решать. Через минуту я почувствовал даже злорадную радость, наблюдая за его мучениями, а потом мне неожиданно стало жаль его. Было одно мгновение, когда я готов был броситься ему на шею и заклинать его нашей дружбой уступить мне эту женщину или просить его, чтобы он согласился на ее смерть - не знаю. Но я взял себя в руки, потому что это не могло привести ни к чему. Зато мне стало ясно, что не следует откладывать решающего разговора.

- Ты хотел мне сказать только это? - спросил я его как бы невзначай.

Он остановился, видимо, ошеломленный моим доброжелательным тоном, и испытующе посмотрел мне в глаза. Потом печально усмехнулся и провел ладонью по лбу. Я видел, что рука у него дрожит.

-Да, действительно, я хотел еще...

Он замолчал и взглянул на Марту. Поколебался еще немного, но потом нахмурился и отрывистым сухим голосом сказал по-немецки, чтобы Марта не могла его понять:

- Что мы будем делать с этой женщиной'

Я ждал этих слов, но тем не менее они подействовали на меня, как удар молотом по голове. Я резко затормозил автомобиль, потому что кровь ударила мне в голову и глаза застлала темнота. Сердце бешено забилось в груди, а во рту все пересохло. Наступил решающий миг.

Я взглянул на Варадоля. Он стоял передо мной бледный, как труп, и упорно смотрел мне в глаза. Этого взгляда я не забуду до самой смерти! В нем были беспокойство и подлая, почти собачья мольба, смешанная с угрозой.

Я молча отодвинул его в сторону и не отдавая себе отчета в том, что делаю, подошел к Марте, которая сидела над каким-то шитьем. Он пошел за мной.

- Почему ты живешь, женщина? - спросил я неожиданно с неслыханным и, как я теперь вижу, смешным трагизмом, хотя тогда, Бог свидетель, мне было совсем не до смеха!

Марта удивленно посмотрела на нас, а лотом, залившись румянцем, медленно сказала слегка дрожащим голосом:

- Я жду возвращения Томаша... Меня охватила злость.

- Хватит этой глупой болтовни! - закричал я, вырывая у нее из рук работу, над которой она склонилась.

Не зная, что случилось бы потом, но в этот момент я бросил взгляд на вырванный кусочек полотна: это была детская рубашечка.

Я сразу все понял. Будучи не в состоянии произнести ни слова, я только протянул руку и показал рубашечку Петру. Он тихо вскрикнул и быстро отошел к рулю.

Так вот почему она говорила умирающему Томашу с такой убежденностью: "Ты будешь жить!" Вот поэтому она не отправилась вслед за ним!

Ведь согласно верованиям ее народа в ребенка, рожденного после смерти отца, вселяется душа умершего. Значит, она ждет, в уверенности, что Томаш вернется, к ней в ребенке, побывав на Земле, о которой так тосковал перед смертью? Она должна была сообщить ему эту радостную весть и то, как будет его ждать. Может быть, именно об этом она говорила ему тогда по-малабарски?

Все это пронеслось передо мной с быстротой молнии.