На сером в яблоках коне

Однажды он встретил меня после уроков, мы сидели в школьном сквере, потом он проводил меня домой, и я предложила зайти к нам. «А ничего?» — спросил он. «Ну что за глупости!» — сказала я. Я хотела, чтобы бабка увидела его, — как он ей? Но и страшно было.

Дома меня ждал обед, бабка, услышав незнакомый голос, извлекла себя из старого кресла, вышла в прихожую, я их познакомила. Бабка оглядела его с головы до ног, и я невольно глядела ее глазами и увидела, может быть, впервые, старенькую ковбойку с закатанными рукавами, мятые, обтертые внизу и залатанные сзади брюки, заросший, давно не стриженный затылок, тяжелые, грубые башмаки, в которых, наверное, уже жарко ходить.

Я тут же сказала, что бабка может отдыхать, мы ее не потревожим. Но бабка не послушалась. «Вы, наверное, есть хотите?» — спросила совсем по-свойски, как спрашивала обычно приятелей Ольги, моей старшей сестры. Он тут же отозвался: «Ага, — сказал, — возраст, что ли, такой, все время жрать хочется…» — «Ага, «жрать»… Кель выражанс, молодой человек? — Бабка царственным жестом распахнула дверь в ванную. — Мойте руки, сейчас накормим чем-нибудь». Он улыбнулся, посмотрел на меня: мол, ничего у тебя бабка, занятная. Но я уже насторожилась, потому что не любила эту бабкину манеру встречать людей по одежке, ставить на место, как она это называла. И неприятно, что я сама оглядела его бабкиными глазами, и, хочешь не хочешь, меня уколол его вид.

Но мало этого: бабка пригласила нас не в кухню, где я всегда обедала после школы, а в столовую, к большому овальному столу. Полстола уже покрывала толстая накрахмаленная скатерть, стояли два прибора. Комната выходила на несолнечную сторону, всегда казалась торжественной и мрачной — старая мебель, люстра, ковры, мое вишневого цвета пианино с настоящими свечами в подсвечниках. Он сказал тихо: «Как у вас красиво! Я такого не видел».

Бабка обедала, вернее, сидела вместе с нами, домработница Валя бегала из кухни в комнату, меняла и без того чистые тарелки. Каждая вилочка, каждый тоненько нарезанный ломтик хлеба как бы говорили ему: смотри, смотри, понимай, куда попал. Он ел медленно, осторожно, поглядывая на меня, изо всех сил старался держаться свободно, но не мог. Бабка поставила локти на стол, подперлась, смотрела в упор и бесцеремонно расспрашивала — о том, о чем я никогда не решалась спросить; об отце, о матери, о том, что он собирается делать после школы. Я и не хотела смотреть, но исподволь, вместе с бабкой смотрела, как он ест, как держит нож и вилку. Он отвечал бабке спокойно, легкими фразами, без всяких «вот», «того», «понимаете», но чувствовалось, как напряжен и замкнут. Лоб у него заблестел от пота, и он достал скомканный, нечистый платок и, держа его в кулаке, вытер лоб.

Об отце сказал, что отец сидит в тюрьме — уже год. Он и еще несколько человек были признаны виновными за аварию на строительстве. Мать работает на почте, хотя раньше была на другой работе. Отметки хорошие, но учиться хватит, надоело. Разве что заочно. Хочется поехать на строительство, на Волгу или Ангару, или пойти матросом на корабль.

С каждым ответом бабка все больше качала головой и так посматривала на меня, что хотелось вскочить, закричать. Потом сказала: «Ну что ж, по крайней мере, в отличие от других вы хоть знаете, чего хотите». И опять выразительно поглядела на меня, потому что я тогда еще не решила, в какой институт подавать: в медицинский, геологоразведочный или, может быть, в иняз. Я сказала: «Другие хотят, чтобы их оставили в покое».

Я чувствовала себя виноватой, что зазвала его, позволила бабке устроить экзамен человеку, впервые переступившему порог дома. И я со злобой говорила ей потом, что это мещанство, она всю жизнь учит нас интеллигентности, а сама поступает как черт знает кто.

Бабка похохатывала: «О, мать моя, как ты распалилась! Уж не влюбилась ли, а? — Потом сказала: — Ну что же, юноша забавный, забавный, это уже новенькие какие-то пошли. Не хам (она вечно всех делила на хамов и не хамов), неглуп. Ничего, ничего. Но только ты ему не пара». Я снова взвилась: «Чушь! Пара, не пара! При чем тут это? Уже в дом никому нельзя прийти, сразу: пара, не пара! И почему это он мне не пара, интересно! Что я, принцесса?» Бабка усмехнулась: «Ну, во-первых, действительно, не принцесса, до принцессы тебе далеко; а во-вторых, я сказала: не он тебе не пара, а ты ему не пара. Да-да, не усмехайся, ты еще вспомнишь эти слова». С ума сошла, еще новости, я ему не пара! А кто ему пара?..

Он, как ни странно, не обиделся, сказал потом о бабке так: «Да, ничего себе. Но, по крайней мере, стоящий противник». Однако я поняла: к нам в дом он вряд ли будет приходить с открытой душой. А мне так хотелось, чтобы он всем им понравился, чтобы они поняли его и полюбили.