На Севере дальнем

С приходом весеннего солнца пришел к эскимосам Аляски большой голод. Люди вповалку лежали в своих хижинах, умирали, и порой некому было хоронить мертвых. Похорон­ный плач стоял над эскимосскими селениями.

И вот однажды в сопровождении мистера Кэмби в поселок Кэймид явились белолицые люди. Они переходили из хижины в хижину, осматривали людей и, отобрав по нескольку чело­век, вталкивали их в черную машину и куда-то увозили.

Никто из эскимосов не знал, куда увозят их сородичей. По словам мистера Кэмби выходило, что эскимосов увозят лечиться в госпиталь. «Но почему же тогда в черную машину отбирали тех, кто был здоровее других, и почему никто из них уже домой не возвращался?» — спрашивали эскимосы.

Не знали они, что их сородичей увозят в дом смерти, упря­танный между сопками, за колючей проволокой, что над ними в этом доме проводят страшные «научные» опыты не для того, чтобы лечить людей, а для того, чтобы их умерщвлять.

Однажды в Кэймид снова явилась группа незнакомых лю­дей. Среди них обращал на себя внимание один маленький человек с лысым черепом и длинными верхними зубами, кото­рые он тщетно пытался прикрыть тонкой бескровной губой. Человек этот не был похож на белолицего, но он также не был похож на эскимоса, чукчу или индейца. Узкие раскосые, глаза его за толстыми стеклами очков были холодные, равно­душные.

Кэмби водил незнакомцев по хижинам. Недоверчиво, по­чти открыто враждебно встречали непрошеных гостей эски­мосы.

— Какой страшный образ жизни! — промолвил один из белолицых, зажимая свой тонкий горбатый нос. — Я удивля­юсь, как эти... — он запнулся, затрудняясь назвать эскимосов людьми, — как эти существа ходят в вертикальном положе­нии: ходить бы им на четвереньках.

Внимательно посмотрев на голого по пояс юношу, чинив­шего собачью упряжь, он добавил, обращаясь к Кэмби:

— Попробуйте доказать этому молодому человеку, что он серьезно болен и что ему надо лечиться. Что-то уж очень красными мне кажутся его глаза, — пошутил он и направился вон из хижины.

Следующей была хижина чукчи Таичи.

Когда глаза Кэмби снова привыкли к мраку, он неожидан­но заметил в углу накрытого рваными шкурами Гоомо. Лицо его было настолько худым, что Кэмби на минуту усомнился: «Да Гоомо ли это?»

Таичи с беспокойством посмотрел на пришельцев, попы­тался убавить огонь жирника, чтобы в хижине стало еще тем­нее.

— Гоомо, это ты, что ли? — изумленно спросил Кэмби.

Гоомо в ответ тихо застонал и повернулся лицом к стене.

— Долго в море носило Гоомо, очень долго, — неохотно пояснил Таичи. — Нерп бил Гоомо, лед колол. Так жил Гоомо. Его далеко от нашего поселка на берег выбросило. Истощен­ным к чужим людям попал Гоомо. Пока домой добрался, со­всем больным стал. Ничего не пьет, ничего не ест Гоомо.

— Вот и хорошо. Его как раз мы и станем лечить, — ска­зал Кэмби.

— Этот пока не годится, — бросил ему горбоносый.

После осмотра эскимосских хижин пришельцы снова по­грузили в черную машину пять человек. И опять это были са­мые здоровые люди поселка.

— Ну, так когда мы еще будем выбирать этих... как их на­звать... больных? — спросил Кэмби, искоса поглядывая на че­ловека с желтым лицом и раскосыми глазами.

— Мы этот материал называли «бревнами», — неожидан­но высоким голосом, смакуя каждое слово, раздельно произ­нес желтолицый. — Рекомендую этот термин, очень рекомен­дую... А потом, сообщите мне, пожалуйста: сколько в этом по­селке проживает чукчей? Сопротивляемость их организма нас интересует особо.

Кэмби перечислил имена чукчей. Упомянул он всех, и ма­лых и старых, умышленно не назвал лишь Чумкеля, лучшего пастуха своего стада оленей.

...А Чумкель, оборванный и голодный, бродил в это время далеко в тундре, пася чужих оленей. Нутэскина и Чочоя па­стух Чумкель считал погибшими. Не знал он еще и о возвра­щении Гоомо. Тоскливо было у него на сердце. Перегнав ста­до с одного места на другое, он ставил палатку, разжигал ко­стер, закуривал трубку и долго сидел молча, стараясь ни о чем не думать. Иногда ему хотелось заглянуть в поселок, чтобы хоть один раз за несколько месяцев поговорить с людьми, по­спать в яранге. Не знал Чумкель, насколько опасно было по­являться ему в поселке Кэймид с тех пор, как туда стала при­езжать черная машина.

В числе пятерых, которых увезли в дом за колючей про­волокой, оказался и Таичи.

Спустя несколько часов после первого укола старик почув­ствовал себя очень плохо. Весь в огне, он метался на своем непривычном ложе, выкрикивая что-то несвязное. Порой ему чудилось, что он гонится за отбившимися оленями. «Гок! Гок! Гок!» — кричал Таичи, и ему казалось, что от бесконечного бега у него подкашиваются ноги. Таичи, как рыба, хватал открытым ртом воздух и чувствовал, что задыхается. Наконец он захрипел и схватился за горло. К нему быстро подошел человек в халате, сделал новый укол.

Некоторое время Таичи еще метался. На пересохших губах его выступила пена. Но постепенно он утих, а затем медлен­но, как надвигающийся хмурый рассвет, к нему пришло со­знание.