На Севере диком. Церковно-историческая повесть

«Но здесь, – думал Митрофан, – человеку, пожалуй, и нечего делать. Бить зверей, ловить птиц… Зачем? Проливать хотя бы и звериную кровь, неужели это может служить удовольствием для человека? Между тем как там, в пустынях Лукоморья, у Студеного океана, человек нужен, да, да, нужен, но его там нет. Там живут люди подобно зверям, и некому научить их жить по-иному. Они невесть что едят, невесть кому поклоняются, и никто, никто не стремится в Лукоморье, чтобы озарить этих людей светом Христовой веры. О, Господи, как страшна их жизнь!..

Отчего они не живут осмысленной жизнью, а пресмыкаются, как гады, или бродят во тьме? Разве Ты их создал не по образу и подобию Своему? Разве Ты не вдохнул и в дикаря душу живу? Разве Ты не дал и дикарю разум? Ты дал, да! Ты дал и дикарям душу живу и разум, и образ Свой, но не уразумели они еще пути к вечному блаженству, не научились молиться Тебе, просить и благодарить Тебя, Подателя благ!.. Когда они смотрят на небо, блещущее звездами, разве они видят Ангелов, разве эти звезды для них – очи небожителей? Нет… И оттого-то их души холодны, их глаза не загораются огоньками радости. Они видят небо и не понимают видимого. Небесная твердь страшит их, только страшит. В небесах они не видят Тебя, Господи! Они в страхе падают на землю при блеске молний, при громовых раскатах. Они говорят: то злой дух гневается… Но молнии и гром не оттуда ли, где Твой Престол?.. Господи, Господи!..»

Среди волн Белого моря, на острове, именуемом Соловки, в 1436 году сооружением келий для иноческого поселения было положено начало северной обители. Вскоре здесь инок Зосима построил деревянную церковь Преображения Господня, обнеся ее оградою. Эта церковь и послужила основанием для устроения будущего монастыря. Со временем весть о новом монастыре разнеслась по Руси, и к нему стали стекаться богомольцы со всех концов государства. В 1465 году в Соловки были перенесены мощи преподобного Савватия, который первый пришел к Белому морю и поселился на Соловецком острове, при горе Секирной.

Чернецы, калики перехожие шли через Торжок в Соловки и обратно, и Митрофан не упускал случая побеседовать с ними о далеком северном крае. Увидя калику на паперти храма или встретив чернеца на улице, Митрофан зазывал их к себе и, потчуя всем, что имелось в доме, расспрашивал о новой обители, о людях, далекий северный край населяющих, о язычниках-кочевниках, в частности. В свою очередь, побывавшему в Лукоморье паломнику хотелось поделиться впечатлениями, которые отличались яркостью или были бледнее, смотря по рассказчику. Простой горожанин не умел так складно, так красно, так щедро поделиться увиденным, как более грамотный инок или калика перехожий, много на своем веку потолкавшийся среди разного люда, много повидавший, достаточно наслушавшийся всяких повествований, россказней и бывальщин и кое-что заимствовавший от языка краснобаев. А в тепле иерейского домика, за столом, на котором яства, угощения ради поставленные, дымятся, язык еще больше развязывался, и беседа лилась без конца. Митрофан слушал чернеца или калику, и жизнь поморян рисовалась перед ним во всей полноте. Все в этой жизни было необычно, все по-иному – иной уклад, иные нравы.

Митрофан спрашивал чернеца:

– А ты, отче, в бытность свою у преподобного Савватия не видал ли лопи?

Чернец отвечал:

– Лопи-то… Нет, где ж было ее видеть! Она далече от обители. Во Христа не верует, так почто ей в святую обитель приходить?

Слыхать слыхивал. Сказывали люди: живет-де та лопь нечестивая, яко «зверие дивие». Шкурой оленей прикрываются, и все токмо сыроядцы.

– И к ним в пустыню соловецкие иноки не заходят?

– Господь ведает. Может, и апостольствуют.

– Не может же, отче, эта лопь пребывать всегда во тьме! – воскликнул Митрофан с какою-то горечью. – Ведь не может, скажи, не может?

Инок развел руками.

– В Писании сказано, – отвечал он, – Господь всем человеком хощет спастися, и в разум истины прийти. За всех Он пострадал и потому всем отверзает объятия Своей Божественной любви. Истинно, будет некогда день, когда все языцы обратятся к Нему, и будет едино стадо, и един Пастырь.

От калйк перехожих Митрофан узнавал больше про Поморье и поморян; правда, калики тоже не всегда и не все видали дикую лопь, но они не останавливались перед вымыслом, которым пересыпали правду. Иным из них доводилось встречать лопарей в Москве, куда всегда тянуло калйк перехожих по той причине, что нигде они не находили столько благодетелей, как в стольном граде. За рассказ, за духовный стих калика там получал не только обильную трапезу в боярском доме, но и ночлег на пуховой постели.

Митрофан любопытствовал: встречался ли калика с лопью и где?

– Доводилось, ох, доводилось, – отвечал тот, и отвечал так, как будто со словом «лопь» у него соединялось воспоминание о пережитом ужасе.

– Где встречал-то их? – допытывался Митрофан, и сердце его билось тревожно. – Не в Соловецком ли монастыре?