На севере диком

Парнишку звали Ромка. Он воткнул лопату в снег и обстоятельно доложил, что все взрослые ушли на расчистку автолежневки. Корнев поднял всех в три часа ночи. Школьники тоже не отстают и в первую очередь делают дорогу от женского барака к детскому садику, чтобы малыши могли пройти. А то они сидят одни в своих общежитиях и ревут. Не совсем одни, к ним из детского садика пришли, но они уже такие, эти малыши…

Ромка вытер рукавичкой нос, ожидая вопросов, но все было ясно: Корнев знал свое дело. Сегодня будет пробита дорога в тайгу, можно надеяться, что мартовский план вытянут.

Приказав своим спутникам отдыхать. Дудник пошел домой.

От гаража доносился шум работающих моторов. Шоферы разогревали машины. На столбы, лязгая когтями, лезли монтеры.

Поселок проснулся от вынужденной спячки.

Дома никого не было. Ключ лежал в условленном месте, над косяком. На столе лежала записка: «Залётка, ушла на работу. Вернусь вечером. Завтрак в печке. Сухие носки и портянки в печурке. Белье, если надо, сам найдешь. Валя».

— Все правильно, — улыбнулся Иван Петрович и, раздевшись, начал бриться. — Зарос, как черт лесной. Дроля бы увидела — испугалась.

И он улыбнулся, вспомнив жену свою, неунывающую, неустрашимую во всех случаях жизни.

«Надо бы ребят накормить, — подумал он о своих спутниках, — столовая уже закрыта. Эх, не догадался!»

А спутники его, вернувшись, прежде всего ощутили теплую радость от того, что вырвались из снегового плена. А дом, какой бы он ни был, всегда дом.

Мишка даже в общежитие не зашел. Нечего там делать. Спать он не собирался, есть тоже не очень хотелось. Он пошел прямо в гараж, к своей тридцатке, и дотемна провозился около нее со сменщиком. Разожгли под машиной костер, чтобы согреть мотор, и присели у огонька.

Оба молчали. Вспоминая избушку, где просидел рядом с Женей несколько малоутешительных и ничего не обещающих часов, он снова загорелся ревностью к неведомому Жениному вздыхателю. Узнать бы, кто этот неизвестный соперник. Поговорить бы с ним в темном углу.

Тут подвернулся Гольденко. Он слонялся около машин, стараясь не попадаться на глаза начальству. Мишка спросил у него:

— Ты там, в будке, часто околачиваешься. Не замечал, кто ей стихи читает? Лермонтова?

— Кому читает? — спросил Гольденко. — Их, будок-то, не одна. Их пять.

— Не крутись. Про пятую будку спрашиваю.

— В пятой? Там действительно… Марина по всем ночам книгой занимается. Конечно, по молодости все понять стремится. Ну, значит, промеж нас всякие научные высказывания происходят… — не спеша повествовал Гольденко, кося испытующим глазом на слушателя.

Мишка вздохнул.

— Так это было когда? До пересмены. А сейчас, действительно, Женя там. Как, говоришь, фамилия, который со стихами? Ага. Лермонтов?

Задумался Гольденко, потирая свой конусообразный подбородок.

— Как тебе сказать? Знаю. Так себе человек.

— Где он? — допытывался Мишка.

Гольденко подозрительно посмотрел на шофера. После случая с Александром Македонским он стал опасаться подвоха. Нет, лицо Мишки, скорбное и унылое, не внушало опасения. Он спросил на всякий случай, о каком Лермонтове речь, их, может быть, не один?

— А ну тебя. Мишка махнул рукой:

— Знаю одного. Этот парень ничего. Герой. Он у нас на Шито-Хеза багажным раздатчиком служил. Ну, конечно, потом выдвинулся. Одной рукой пятипудовые мешки бросал.

Мишка смотрел в ясное небо и думал о Жениных глазах. Такие же они ясные и голубые, и так же равнодушно взирают они на его, Мишкины, страдания.

Гольденко, увлекшись, продолжал врать, но Мишка не слушал. Он смотрел на пустое мартовское небо, и сердце наполнялось злым огнем…

…Женя и Марина, добравшись до своей комнаты, переоделись, умылись, съели холодный завтрак, приготовленный для них подругами, и перед сном немного посидели, поговорили.

Разглаживая пухлыми ладонями вышитые васильки, Женя вздохнула.

— Это кому? — спросила Марина.

Женя снова вздохнула так жарко и бурно, что Марина снисходительно рассмеялась:

— Опять неизвестному герою?

И Женя рассмеялась:

— Теперь уже известный.

Марину насторожил ее торжествующий смех. Она сказала, стараясь сохранить снисходительный тон:

— Ты, Женька, умнеешь не по дням, а по часам.

— Ох, Мариночка! — простонала подруга.

Потом она легла спать и уснула моментально. Задумчиво глядя в потолок немигающими сухими глазами, Марина снова увидела настойчивого своего посетителя, беспокоящего ее мысли. Встретила и улыбнулась: «Ну, что ж, входите, все равно я одна и, кажется, ожидаю вас». И тут же предупредила: «Но я не стану так вздыхать, как Женя, от меня не дождетесь голубеньких васильков, какие готовит она для своего уже известного героя. Имейте в виду — вы для меня не так-то скоро сделаетесь известным героем. Это трудно. И мне трудно и вам. А пока входите».

ВЕСНА

Нигде с такой робостью, с такой девичьей нежностью не ступает весна, как по таежным темным тропам. Еле заметны и преисполнены чудесной тайны ее приметы. Еще глубокие лежат снега, еще горячее человеческое дыхание белым облачком свертывается в холодном воздухе, а солнечные лучи уже рассыпают по пушистому снегу колючие, острые искры.