На широкий простор

Десять лет назад в Вепрах не было девушки привлекательней Авгини, теперешней женки войта. Веселая, живая, насмешливая, озорница и первая выдумщица на разные затеи и забавы — вот какая была Авгиня Кубликовых.

Любила она и с парнями пошутить, да шутила так, что каждому из них казалось, будто он и есть тот единственный, кому отдаст она свою девичью ласку.

«Нарвется дивчина», — говорили про Авгиню замужние женщины, когда рассказы о ее шалых выходках доходили до их ушей. Авгиня шутить шутила, но границ в своих шутках не переступала. Умела она, когда надо, быть уравновешенной и серьезной, и глаза ее, темноватые, как легкий сумрак ясных июньских вечеров, глядели иной раз строго и задумчиво. Трудно было определить цвет этих глаз: они светились, как две овальные впадины на темном болоте, заросшие по краям пышными цветами. Иногда казалось, что это карие глаза, чуть-чуть подернутые зеленоватой поволокой, а иногда — серовато-зеленые. Может, просто менялись они в зависимости от тех думок, от тех молодых мечтаний, что проносились в голове девушки и баюкали порой ее сердце. Одно можно было сказать про эти глаза: они манили к себе — вот как манят воля и радостные просторы весны, полные музыки, звона и шума жизни — и затягивали, как прибрежная трясина, где вкрадчивым шелестом гомонят высокие шумливые камыши.

Но колдовские глаза эти, казалось, не имели власти над Мартыном Рылем, и не Авгиню выделял он из хоровода вепровских девчат. Авгиня сама иной раз задевала Мартына, хотя в этом ничего удивительного не было, если принять во внимание Авгинин характер и ее озорство. Мартын в таких случаях уделял ей ровно столько внимания, сколько требовало вежливое отношение к человеку. Но не больше того.

— Нравишься ты мне, Мартын! — сказала однажды Авгиня, и в глазах ее заискрился озорной огонек.

Мартын ответил спокойно, будто ничего не замечая:

— И ты нравишься мне, Авгиня.

Но в его тоне не слышалось никакого волнения.

— А чем я тебе нравлюсь, Мартын?

— Тем, что я нравлюсь тебе.

— А если бы ты мне не нравился?

— Ну, так что ж?

— А знаешь, за что тебя можно полюбить?

— Не знаю. Скажи.

— За то, что ты высокий, за то, что у тебя, как видно, будут черные усы. И очи у тебя серые, и, когда ты иной раз глянешь ими, становится страшно. Я люблю, если очи парня заставляют дрожать от страха. Но я не пошла бы за тебя замуж: у тебя, когда ты станешь мужчиной, вырастет козлиная борода!

И Авгиня залилась веселым смехом.

Мартыну сделалось неприятно и от этого смеха, и от такого завершения их разговора. Он чувствовал себя немного обиженным и оскорбленным. Пока собирался он ответить Авгине каким-нибудь метким словом на ее замечание о бороде, она уже успела ускользнуть от него и, как видно, тут же забыла, что в Вепрах есть чернявый, высокий, широкий в плечах и тонкий в стане Мартын. Но и Мартын быстро забыл про этот, по существу, пустяковый разговор. И только вечером, когда он ложился спать, перед глазами его вдруг встала Авгиня. Ее чарующий взгляд и весь их разговор возникли в памяти. Вместе с этим припомнилась и козлиная борода, которая вырастет у него, когда он войдет в года. При чем тут борода? Зачем Авгиня приплела ее? Неприятно вспоминать про все это. Мартын взвешивает все слова Авгини. Если разобраться по справедливости, то девушка сказала ему больше приятных слов, чем обидных. А что касается того, что она не пошла бы за него замуж, то Мартын и не собирался жениться на ней. И вообще о женитьбе он пока не думает. Но и это ведь только слова у нее. Их, может, как раз надо понимать наоборот. А не напоминают ли они ему кое о чем? И все ж таки козлиная борода не выходит из головы. Мартын плюнул, повернулся на другой бок и заснул молодым, здоровым, крепким сном.

Мартын Рыль, захватив ружье, плыл на челне вдоль берега Припяти. Он держался ближе к камышам, чтоб подкрасться к диким уткам незамеченным. Ему уже посчастливилось настрелять их штук пять.

От противоположного берега Припяти отделилась плоскодонка. На носу ее лежит зеленая охапка свежей травы и большой сноп пышного курчавого тростника. В лодке белеет гибкая, подвижная фигура девушки в красном платочке, повязанном концами назад. Ловко мелькают весла в ее упругих руках, и плоскодонка весело и легко скользит по широкому лону спокойной Припяти. Миновав середину реки, плоскодонка круто повернула в сторону Мартына. Мартын нарочно придерживает свой челн и пристально всматривается в затоки, где любят жировать утки; он не обращает внимания на лодку с девушкой, хотя уже знает, кто в ней плывет. Но ему приятно.

— А я тебе всех качек распугаю, — слышится молодой, звонкий девичий голос, и сразу же за этим доносится ее крик: — А ты — га! а ты — га! качки!