На широкий простор

— Нет у тебя сердца, Авгиня… Злая ты и неискренняя. Зачем ты говорила неправду? Зачем обманывали меня твои очи?

— Что худого сделали тебе мои очи, Мартын? — с упреком спросила Авгиня. — Я любила тебя и люблю… И буду любить, — помолчав, добавила она.

— И эти же слова ты скажешь Василю?

— Нет, так я не скажу ему. А если и скажу, то на смех.

— Так почему ж ты идешь за него?

— Так нужно, — тихо и неуверенно ответила Авгиня.

Мартын молчит, думает. Богатство Василя — вот где причина…

Авгиня вышла замуж за Василя Бусыгу. Женился и Мартын, взял синеглазую Еву Граборову, серьезную, рассудительную девушку с приятной внешностью.

Но Авгинины глаза глубоко запали в мысли и сердце Мартына. И не может Мартын освободиться от их чар до последнего дня.

Мартын и Авгиня иногда встречались и после того, как Мартын женился, а Авгиня стала женой Василя Бусыги. И эти встречи каждый раз волновали обоих. И она и он понимали бессмысленность таких встреч, но сердце не хотело слушаться доводов разума.

И спросил раз Мартын Авгиню:

— А помнишь, Авгиня, как гнались мы, чтобы первыми доплыть до убитой утки? А ее проглотил сом. Ни ты, ни я не доплыли до нее.

Авгиня только вздохнула.

7

Деду Талашу становилось в тягость скитание по чужим углам.

Жил он некоторое время у своей дочки в Макушах. Вечерами плел внукам лапти, рассказывал сказки. Но сложившаяся обстановка не позволяла деду вести дальше такой образ жизни. Надо было находить какой-то выход из шаткого и неприятного положения. Тем временем слухи о крутых действиях панской власти в отношении тех, кто попадал к ней на подозрение, разносились по всем углам Полесья. И ничего хорошего не было в этих слухах, а хуже всего — слухи подтверждались фактами.

С домом дед Талаш связи не терял. Эту связь он поддерживал через Панаса. Дед Талаш узнал от сына, что Василь Бусыга назначен войтом, что легионеры приказали войту собрать по десять пудов сена и соломы с каждого двора. А перед этим собирали разную живность: кур, поросят. Какой плач и крик поднялся в деревне! А всякое сопротивление каралось жестоко, и расправу учиняли на месте.

В ход пускались нагайки и шомпола.

«Двадести пендь!»[11] — кричали озверелые капралы.

В деревне начали появляться неизвестные люди, они шныряли как тени. Прислушивались, кто что говорит, разнюхивали, где что происходит. И разнеслись слухи, что белополяки будут проводить мобилизацию. А войт расспрашивал у Панаса, где старый Талаш. Но Панас не такой дурак, чтоб сказать правду. Одним словом, деду Талашу никак нельзя возвращаться домой — такова была неизменная концовка Панасовых новостей.

Слушал дед Талаш эти новости, и его личная обида стиралась, отступала на задний план. Стожок, отобранный у него легионерами, стожок, из-за которого разразилась вся эта беда, казался теперь деду маленькой кочкой и терялся в его раздумьях. Дело оборачивалось куда хуже, и на первое место выдвигалась общая беда крестьянской бедноты. Что делать? Надежда на то, что легионеров погонят назад, не оправдалась. Появление их, еще несколько дней назад казавшееся внезапным налетом на короткое время, угрожает стать затяжным. А может, и навсегда воцарится проклятая неволя. И неужели ему, деду Талашу, отрезаны дороги к своему дому? А если пойти и повиниться в своем поступке? Но в чем, какая его вина? Его обидели, унизили, а он еще будет кланяться им? Да провались они сквозь землю!

Дед Талаш упорный и гордый, как дикий орел.

Было это в тот день, когда дед пришел в условленное место встречи с Панасом. Обычно Панас приходил первым и насвистывал, ожидая отца. На этот раз первым явился дед Талаш. Прислушался — жуткая, зловещая тишина. Может, поспешил? Он занял позицию под старым, кряжистым, шишковатым, как и сам дед Талаш, дубом. Время шло. Панаса не было. Прождал часок, другой. Гнетущая, глухая тревога зашевелилась в дедовом сердце. Какая причина помешала Панасу прийти сюда? Дед Талаш припоминает последнюю встречу с Панасом — не могло ли тут быть какой-нибудь ошибки, на этом ли точно месте условились они встретиться? Нет, ошибки не было. Это именно тот толстый дуб на краю Сухого поля — память не изменяет деду Талашу. Еще звучат в его ушах слова Панаса, сказанные на прощанье:

«Так под тем дубом возле Сухого поля…»

Дед Талаш поднял глаза на этот шишковатый, узловатый дуб с могучими ветвями, как бы ожидая ответа на мучившие его вопросы. Дуб стоял неподвижно в своем величественном оцепенении, зажав меж ветвей огромный ком снега. Застывшее поле расстилалось белым саваном, а лес темно-синей стеной выступал в неподвижности и тупой немоте. Притаенная тишина чутко сторожила каждый звук, каждый несмелый шорох. И только один дятел ритмично и упрямо стучал по стволу звонкого дерева, не считаясь ни с какими тревогами деда.

Тоскливо стало старому. В его воображении вихрем проносились картины, рисуя самые мрачные случаи, какие могли произойти с Панасом, Максимом, с бабкой Настой. А каждая минута острой занозой вонзалась в его сердце. Терпению деда приходил конец — надо куда-то идти, надо что-то делать.