На Сибирской флотилии

Уже поздним вечером по указанному посланником адресу он нашел двухэтажный деревянный дом и постучался. Услышал, как кто-то подошел к двери и притих за ней. После повторного стука послышался знакомый голос, спросивший:

– Кто там?

Виктор назвался, дверь приоткрылась и он увидел брата, прячущего в карман браунинг.

– Проходи, брат, – обнял его Владимир. – Как видишь, живу один, семью отправил в Швецию, – продолжал он, доставая из печи чугунок с картошкой в мундире и накладывая в чашку свежие огурцы и помидоры.

На столе появилась из ниоткуда бутылка самогона. Владимир разлил мутноватую жидкость по стаканам.

– Ну, давай выпьем, брат, – приподняв свой, произнес Владимир и, чокнувшись о стакан Виктора, продолжил: – С богом!

Закусив краснобоким помидором, предложил:

– А теперь поговорим, брат. Семью в Перми оставил?

Виктор кивнул головой, не успев прожевать картофелину.

– Извини, Виктор, разносолов не держим. А если серьезно, что думаешь делать?

– Да мы с друзьями решили пробираться во Владивосток.

– Дело хозяйское, конечно. А я решил уехать в Париж. Не знаю, и не надеюсь, что мы победим… Вот еще одну авантюру переживу – и в путь-дорогу дальнюю – на запад. Давай по второй, брат, чтобы нам сопутствовала победа, – предложил Владимир.

– Давай, – легко согласился Виктор.

– Но ты сам себе противоречишь. Говоришь о победе, но в нее не веришь…

– Виктор, я постарше тебя, да и в таких кругах вращался, что тебе и не снилось. После расстрела царской семьи я уже ни во что не верю.

Виктор сразу вспомнил времена, когда Владимир был техническим директором Франко-русского завода в Петербурге.

– Ну а теперь главное. Я не на последнем месте в Союзе фронтовиков. Не сегодня-завтра полыхнет, восстанут рабочие Ижевского и Воткинского заводов. Тебе не отсидеться в стороне, надо будет принимать чью-нибудь сторону. Я всякого на Русско-японской повидал, а ты пороху и не нюхал. В любое время тебя могут мобилизовать в армию не наши, так красные. Воинского чина ты не имеешь, пойдешь рядовым в окопы. В общем, предлагаю тебе после восстания должность коменданта Воткинска. Я уже переговорил кое с кем, узнав, что ты в Перми. Давай по третьей – и отдыхать. Утро вечера мудренее. Я надеюсь, что согласишься. Да, выпустили джинна из бутылки… – закончил он совсем непонятно.

Как и предсказывал Владимир Петрович Вологдин «полыхнуло». Утром 8 августа 1918 года Союз фронтовиков Ижевска выступил с оружием в руках против Красной армии. К середине дня город был в руках восставших. 17 августа внезапным ударом был взят Воткинск. Началось формирование Народной армии, в которой Владимир Петрович Вологдин стал начальником штаба и своим приказом назначил Виктора Петровича Вологдина, без указания чина, комендантом города Воткинска. Затем инженер Вологдин назначается начальником технической части Галевского района. 17 августа был образован Комитет Учредительного собрания Прикамского края (Прикомуч). С 1 сентября 1918 года ему передавалась вся полнота гражданской власти на всей территории.

3 сентября 1918 года в газете «Ижевский защитник» опубликована Декларация этого правительства:

1. Восстановление всех политических свобод, завоеванных революцией февраля 1917 года.

2. Восстановление всех демократических основ земского и городского самоуправления, избранных на основе всеобщего равного, прямого и тайного голосования.

3. Установление связей и признание ответственности перед Комучем.

4. Всемерное способствование скорейшему возобновлению работ Всероссийского Учредительного Собрания.

Прикомуч единовременно передал Народной армии шестьдесят тысяч винтовок. Дело в том, что русскую армию снабжали винтовками Мосина всего три завода: Сестрорецкий под Петроградом, Тульский и Ижевский, так что недостатков в оружии Народная армия не испытывала. Недоставало патронов.

Внук Виктора Петровича, Валерий Шевченко, в своих воспоминаниях описывает интересный случай:

«Как-то имея в виду “белое” дедово прошлое, я спросил его: “Ну, а как ты воевал с красными, в кого-нибудь стрелял?” В ответ на это дед рассказал мне следующую историю:

“Как-то два солдата из нашего гарнизона решили перебежать к красным, но их поймали. Поймали и решили судить. Не расстреляли сразу, а именно решили судить, поскольку у нас была армия, в которой должны были действовать законы. Принятие такого решения вызвало серьезные затруднения. Адвокатов среди офицеров еще кое-как нашли, а вот на должность прокурора никто не соглашался. Пришлось стать “прокурором” мне.

Пойманные были молодые деревенские мальчишки, которым не исполнилось и двадцати лет. Грозил им расстрел. Во время судебного разбирательства начались неувязки. Речь адвоката прозвучала как прокурорская, адвокат не сомневался в том, что подзащитных следует расстрелять, ну а я, – говорил дед, – выступил как адвокат. Однако несмотря на эти шероховатости, приговорили все-таки к расстрелу. Расстрелять должны были ранним утром на восходе.

Я не мог заснуть и среди ночи отправился в тюрьму. Меня, разумеется, пропустили. Взял у охраны ключи и выпустил парней, посоветовал им поскорее смываться…”»[6]