На скалах и долинах Дагестана. Герои и фанатики

— Ведь он не знает, в каком положении находятся теперь все соседние аулы, — с жаром говорит Биа-кай, — и все еще надеется на помощь, но я открою ему глаза. Я расскажу ему обо всем виденном мною. Я скажу: «Пресветлый имам, пожалей народ свой, взгляни, как он разорен. Аулы разрушены, жители разбежались и, как звери, скрываются в недоступных ущельях и по лесам, одичалый скот бродит без присмотра, став добычею волков и гиен. Пашни заброшены, и скоро наступит повсеместный голод. По мере того как уменьшаются ряды твоих приверженцев, увеличивается число отдельных лиц и даже целых обществ, признающих власть русских. Никто не избежит судьбы своей. Так сказано в Коране, судьба же наша — покориться русским. Довольно мы воевали, довольно пролилось крови. Не было недостатка в мужестве со стороны сынов наших, и что же? Все это ни к чему не привело. Самые неприступные аулы взяты и разорены. Бартунай взят, Чиркат взят, Аргуани пал, теперь черед за Ахульго. Аллах обрек его на гибель, и не тебе, простому смертному, отвратить то, что решено Аллахом. Ты своим упорством только множишь слезы и страдания, засеваешь землю костями правоверных!.. Образумься, пресветлый имам, и покорись велению судьбы!» — Вот что я скажу ему, если дозволишь, достоуважаемый генерал, — заключил Биакай свою длинную речь.

Генерал Граббе с едва уловимой усмешкой поглядел в лицо татарина. Плохо верилось ему в искренность Биакая, но почему было и не попробовать достигнуть сдачи Ахульго путем мирных переговоров и тем сохранить сотни человеческих жизней?

Ввиду таких соображений генерал наконец согласился. К Шамилю было послано предложение прекратить перестрелку и принять Биакая для переговоров.

Шамиль ответил согласием.

На несколько часов было объявлено перемирие, но с первых же слов Шамиль начал предъявлять такие дерзкие требования, что взбешенный генерал Граббе велел снова начать стрельбу по Ахульго; что же касается Биакая, то ему было немедленно предложено убираться восвояси. Вместо того хитрый горец успел незаметно проскользнуть к Шамилю и на несколько дней поселиться у него. Зная Биакая за человека, влиятельного среди чиркенцев, Шамиль надеялся через него вновь поднять этот воинственный аул и тем поставить генерала Граббе в тяжелое положение, ежеминутно ожидать нападения с тыла. Кроме того, Шамилю, уже более месяца сидевшему безвыездно в Ахульго, было интересно и важно знать истинное настроение умов среди соседних горских племен, их теперешнее отношение к русским, а также насколько и в какой мере можно было рассчитывать на них в дальнейшей борьбе в случае падения Ахульго. Никто лучше Биакая не мог дать Шамилю все эти сведения, и вот для этого-то он и пригласил его к себе, осыпая его признаками внимания. В свою очередь, Биакай, не веривший в скорое и прочное усмирение Дагестана, считал небезвыгодным для себя сохранить с владыкой его дружеские отношения.

— Итак, — после некоторого молчания заговорил имам, — русские требуют от меня безусловной покорности, присягу на вечное подданство, распущение по домам моих войск и прекращение мюридизма. Мало того, они хотят, чтобы я выдал им в аманаты моего сына. Не чересчур ли это много, как ты думаешь, Биакай? Ведь такие требования они могли бы предъявить мне, если бы все горы, вся Чечня и Дагестан были бы в их руках. Если бы в каждом ауле у них стоял гарнизон и по вершинам маячили казачьи посты, и тогда бы они не могли потребовать большего. Или они думают, что у наших мужчин забились сердца женщин? Впрочем, что я говорю, зачем унижаю наших женщин? Ты знаешь, как храбро сражаются они рядом с нами, я сам видел удары, какие они наносили гяурам своими кинжалами и обращали их в бегство. Если женщины у нас таковы, то как же русские осмеливаются мужчинам предлагать столь постыдные условия? Еще до сих пор не было примера, чтобы кто-нибудь поймал дикого коня голосом. Коня ловят арканом, и чем сильнее и строже конь, тем крепче должен быть аркан. Хотел бы я поглядеть тот аркан, которым русский генерал думает поймать Шамиля, великого имама Дагестана и Чечни.

— У генерала такого аркана нет! — коротко, вполголоса отвечал Биакай. — Но у него, как у всякого русского, длинный язык и много пустых слов, которые он бросает пригоршнями, думая словами остановить течение реки. В празднословии русских — их слабость, а наша крепость.

— Совершенно верно. Но скажи мне откровенно свое мнение: как ты думаешь, если Ахульго падет, на что я могу рассчитывать, что мне, по-твоему, надлежит делать?

— По-моему, — заговорил сдержанно Биакай, — тебе, имам, необходимо немедленно уйти из Ахульго. Передай начальство Сурхай-Бию, а сам с семейством под каким-нибудь предлогом уходи в Андалял или еще подальше. Ахульго все равно не выстоит, русские возьмут его.

— И я так думаю, но уйти мне нельзя, — задумчиво произнёс Шамиль, — один я бы, пожалуй, мог ночью пробраться мимо сторожевых постов, но с семейством и главными моими помощниками проделать это незаметно невозможно. Надо дождаться штурма, и тогда в суматохе легче будет пробиться на Койсу и уйти в горы.