На скалах и долинах Дагестана. Перед грозою

— Время такое: осень, конь шерсть с себя гонит, в эту пору он завсегда слабеет; а и то сказать, путь немалый сделали, два дня, почитай, без передышки идем, а дорога какая: все горы да горы, грунт твердый, подъемы да спуски, есть отчего устать.

— К тому же и кормы плохие, — вмешался Пономарев, — сена нет, овес да саман, и того по малости, с чего же тут силе быть?

— Кабы не утреннее дело, мы бы могли днем передышку коням дать, попасли бы малость где, они бы и подбодрились, ну а после того, что случилось, нельзя время терять.

— Это верно.

— А знаете, братцы, чем я больше думаю, то больше меня забота берет. Дали мы маху большого, такого маху, что и сказать совестно, — после короткого молчания заговорил Дорошенко, обращаясь к ехавшим подле него Панфилову и Пономареву.

— В чем дело?

— А в том, братцы, что нам беспременно следовало стадо осмотреть. Сдается мне теперь, что там беспременно кто-то еще был, либо мальчонок, или девочка. Право, ну.

— Легко возможно, — задумчиво согласился Пономарев. — Как это никому из вас в голову не пришло?

— Затмило. Из-за мальчонка из-за этого жалость нас всех разобрала, вот мы и развесили губы.

— Известное дело, из-за него. Он нам все мысли перебил. Только о том и думу держали, кабы убрать его скорее с глаз долой, да и ехать подальше.

Спиридов, краем уха прислушивавшийся к разговору казаков, вмешался в их беседу:

— Неужели, Дорошенко, если бы вам довелось между баранами найти еще одного ребенка, вы и его бы убили?

— Это, ваше благородие, какой ребенок. Ежели бы мальчонок-подросток, тогда неминуемо грех на душу брать бы пришлось, с мальчонком ничего бы не поделали, а ежели бы девочка, ту убивать бы не стали, а взяли бы с собой на седло, да и провезли верст с десяток, а там бы и пустить можно бы было. Покуль бы она до своего аула добралась, мы бы за Тереком были.

Разговаривая таким образом, казаки приблизились к крутому спуску, по которому прихотливо извивалась узкая, усеянная мелким щебнем тропинка.

— Шамшин, — приказал Дорошенко, — ну-ка, братишка, на последах взлезь-ка на ту вершину, оттуда далеко видать, посмотри-ка, нет ли чего.

— Сичас, дядинька Дорошенко, — отозвался Шамшин, и, соскочив с коня, он подхватил одной рукой полы черкески, а другою, поддерживая за приклад болтающееся за плечами ружье, быстро начал карабкаться на остроконечный, одиноко стоящий гранитный шпиль. Но едва успел он подняться до половины, как в тот же момент стремительно бросился назад, кубарем скатился вниз и бегом кинулся к оставленной им лошади.

— Братцы, беда, погоня! — крикнул он еще на бегу. — Татар орда целая.

— Далече? — не теряя своего обычного хладнокровия, спросил Дорошенко.

— Какое далече, за вторым перевалом, у ручья коней поят. За полчаса времени здесь будут.

— Что ж, братцы, — все тем же спокойным голосом громко произнес Дорошенко, — теперь нам ничего иначе не остается, как положиться на волю Божью да на силу конскую. Ежели кони выдержат, мы за полчаса у Терека будем… Не будем же времени терять… Гайда вперед!

Спуск был настолько крут и неровен, что несмотря на всю опасность от потери каждой минуты, с него нельзя было иначе спускаться, как шагом, вследствие чего было потеряно много драгоценного времени; но зато, как только Спиридов и сопровождавшие его казаки спустились в долину и почувствовали под собой мягкую, ровную почву, все пятеро, как по команде, подняли плети и отдали коням поводья.

Сначала все лошади пошли было очень резво и дружно, но это продолжалось недолго, и мало-помалу расстояние между ними начало заметно увеличиваться. Резвее других и более свежим оказался, как и следовало ожидать, Карабах Петра Андреевича.

Он скакал далеко впереди всех, и Спиридов с радостью чувствовал по легкости его хода, что в случае надобности он может еще много прибавить. Хороший конь был и Гнедко Дорошенко. На него тоже можно было понадеяться, но у остальных троих лошади были куда хуже. Особенно ослабел Пономаревский конь, к тому же еще потерявший подкову с передней правой ноги. Он скакал далеко позади всех, и с каждой минутой пространство, разделявшее его от товарищей, делалось все больше и больше.

Видя это, Дорошенко попридержал своего коня.

— Ребята, Пономарев отстает; нельзя товарища бросать, попридержите коней, вместе пойдем! — крикнул он зычным, властным голосом, и, повинуясь этому окрику, передние понатянули поводья.

В эту минуту на вершину, с которой перед тем спустились казаки, вылетел всадник, за ним другой, третий, и скоро весь спуск усеялся черными точками, взапуски спешившими вниз, в долину.

— Ну, братцы, теперь нас заметили, — сказал Дорошенко, — пойдет скачка, уйдем ли мы?

— Едва ли. У Пономарева конь уже совсем не скачет, должно, копыто дюже обломал.

— Что ж, братцы, вам ради меня пропадать, — спокойно заметил Пономарев, — езжайте себе с Богом, а меня оставьте на волю Божью; удастся уйти — уйду, а нет — судьба, значит, такая.

— Ну, этому не бывать, — возразил Дорошенко, — я тебя, брат, не брошу. Сколько лет служили вместе, вместе и помирать будем.