На скалах и долинах Дагестана. Перед грозою

Рука у княгини была изящная, белоснежно-матовая, с длинными тонкими пальцами, унизанными согласно тогдашней моде золотыми кольцами. Широкий рукав капота при всяком движении обнажал ее до локтя и давал возможность беспрепятственно любоваться ее мягкими очертаниями. Такой руки Иван Макарович никогда еще не видал во всю свою жизнь; но еще большее впечатление произвели на него золотистые волосы княгини, сложенные в виде короны на ее голове; таких волос он тоже никогда не видал, в лучах солнца они имели вид настоящего золота.

— Позвольте представить, офицер моего полка, — спохватился Панкратьев, указывая рукой на Колосова, — Иван Макарович Колосов.

— Ах, очень рада, — дружелюбно пожала княгиня неловко протянутую ей руку. — Так это, стало быть, вы были так любезны, известили меня о несчастии с Петром Андреевичем?

— Я-с, — густо покраснел Колосов и для чего-то поклонился.

— Сердечное вам спасибо, не знаю даже, как и благодарить, мне важно было знать… очень, очень благодарна.

— Не стоит-с, помилуйте, очень рад, — пробормотал Колосов, конфузясь и в то же время негодуя за это на самого себя.

"Что она только подумает? — мысленно мучился он. — Наверно, я ей кажусь очень жалким и смешным".

Но он ошибался. Напротив, княгине он понравился. Она нашла его весьма приличным и милым.

"Какой он только бледный", — подумала княгиня и не удержалась, чтобы не спросить:

— Вы, должно быть, были недавно сильно больны, у вас вид, как бы сказать, ну, бывает у монахов… бледный… ну, словом, я не знаю, не умею сказать. Спуталась.

Она весело рассмеялась, и этот смех, ласковый и беззаботный, как-то сразу рассеял несколько натянутое настроение. Добродушный Павел Маркович вдруг почувствовал себя совсем просто, как будто бы он век был знаком с княгиней. Он в свою очередь расхохотался раскатистым басовым смехом.

— Монах! Скажете тоже, княгиня. Еще, чего доброго, к угоднику Божьему приравняете? Хорош угодник, можно сказать! А что болен он был, это точно, как еще жив остался. — И Павел Маркович доверчиво и добродушно, как близкому человеку, сообщил княгине всю историю, случившуюся с Колосовым. С неожиданной для самого себя откровенностью, он не только подробно передал ей об изумительном знахарстве Абдул Валиева и своей ссоре через него с доктором, но рассказал даже и о дочери, как она самоотверженно ухаживала за Колосовым и как, главным образом благодаря ей, тот остался в живых.

— Но она у вас ангел, ваша милая Аня! — воскликнула Елена Владимировна. — И какая рассудительная, один восторг! Подумайте только, сколько бы девушек на ее месте из ложного стыда и глупого страха перед сплетней не решились бы на такой подвиг! Нет, это прямо чудо что такое. Надеюсь, полковник, вы познакомите меня с вашей милой дочерью, я буду очень рада и сама скажу ей, насколько я глубоко восхищена ее поступком и глубоко-глубоко уважаю ее.

— Помилуйте, княгиня, очень счастлив, — польщенный до глубины души похвалой своей любимице, забормотал Панкратьев, — если позволите, я завтра же привезу вам ее.

— Милости просим, но по-настоящему я, как приезжая, должна первая сделать вам визит… Разрешите, — с шаловливым полупоклоном произнесла княгиня.

— Ах, княгиня, ну можно ли об этом спрашивать? Да мы с Анютой почтем себя счастливейшими из смертных. Пожалуйста, приезжайте запросто, прямо к обеду; не взыщите, конечно, чем богаты… Ну, да я теперь вижу, вы такая милая, такая хорошая, настоящий ангел, не осудите нас с дочуркой. Мы здесь как медведи в берлоге, с нас очень-то строго взыскивать и нельзя, а только мы от души, от чистого сердца, ей-богу.

— Вижу, полковник, и заранее чувствую, что мы с вами будем большими друзьями. Не правда ли? — протянула Елена Владимировна Панкратьеву свою руку. Тот поймал ее обеими ладонями и от полноты сердца поцеловал два раза.

— И ручка-то у вас, княгинюшка, — добродушнофамильярным тоном воскликнул Павел Маркович, — особливая. Вот уже более полвека живу на белом свете, а такой ручки ни разу целовать не доводилось. Должно быть, это Господь Бог мне перед смертью награду такую посылает. Ежели бы наши татары увидали вас, ваше сиятельство, они бы вас за гурию приняли бы, ей-богу, не лгу.

— Ого, какой вы льстец, полковник! Вот не ожидала-то, — погрозила пальцем княгиня. — Не учитесь у него, Иван Макарович, лесть большой порок.

— Да это не лесть, княгиня, а сущая правда. Павел Маркович верно говорит: если бы наши чеченцы встретили вас так, как вы сейчас есть, — ни за что бы не поверили, что вы женщина, сказали бы: гурия идет, верьте слову.