На скалах и долинах Дагестана. Среди врагов

Тяжелый это был путь, и надо только удивляться, как я остался жив. По дороге люди, ведшие меня, нагнали шайку абреков, возвращающихся с добычей с набега… Вот когда я вдоволь нагляделся на зверство этих подлых зверей… Набег был удачен, и кроме множества вещей, которыми было навьючено несколько лошадей, горцы захватили до десяти человек женщин и детей. Женщины были все молодые, так как старых татары, нападая на поселение или станицу, убивают, и многие из них отличались красотой… Печальная участь постигла этих несчастных… Как теперь помню: ночь, пылает огромный костер, искры яркими снопами взвиваются вверх и, вспыхнув во мраке, мгновенно угасают. Вокруг костров сидят горцы в рваных черкесках, огромных папахах, с дикими зверскими лицами, и между ними, с лицами, опухшими от слез, растерзанные, полунагие, с распущенными по плечам волосами молодые женщины.

Изорванная одежда висит клочьями, обнажая их тела, на которые горцы бросали жадные, сладострастные взгляды… Тут же жмутся несчастные дети, они не смеют плакать, но только дико и испуганно озираются… О, если бы вы знали, каких сцен свидетелем я был, каких ужасов… Не стесняясь ни присутствием друг друга, ни невинными, изумленными взглядами детей, дикари грубо ласкали женщин тут же, подле костра, при криках и хохоте совершая всевозможные гнусности. Большего издевательства над людским несчастием и человеческой личностью, большего попрания всяких человеческих и божеских законов нельзя было придумать…

В эту ночь я возненавидел горцев всеми силами души и поклялся, если мне удастся когда-нибудь вырваться из плена, жестоко и беспощадно уничтожать их, как диких зверей… На мое несчастие, судьбе было угодно не допустить меня выполнить мою клятву, я умираю, раздавленный ими, как червь, но мою ненависть я унесу с собой в загробную жизнь и предстану с нею к престолу Всевышнего.

Мы шли несколько дней, и каждый вечер на ночлеге повторялись одни и те же безобразные сцены насилия над женщинами. От стона и рыданий этих несчастных у меня вся душа переворачивалась, но я решительно ничем не мог помочь им. На третью ночь, помню, одна из них не выдержала. Это была красивая, рослая казачка, девушка, она ехала с замужней сестрой к ее мужу на новые Сунжинские поселения.

Доведенная до отчаяния, она вдруг, перестав плакать, как разъяренная тигрица бросилась на своего мучителя, в мгновение ока выхватила из ножен его кинжал и глубоко вонзила широкое лезвие в его грудь. Потом, отмахиваясь окровавленным кинжалом от кинувшихся было на нее лезгин, она побежала к краю утеса, нависшему над глубокой пропастью, и молча, без крика, без стона, ринулась вниз.

Разъяренные горцы, чтобы отомстить за смерть товарища, тут же зарезали двух или трех младенцев, вырвав их из рук матерей, и с злорадным смехом швырнули их окровавленные тельца в ту же бездну…

О, какой плач, какой стон поднялся между женщинами, какие проклятия посыпались на голову убийц, я не могу этого вам передать. Довольно, если я вам скажу, что до сих пор они стоят в моих ушах. До сих пор мерещатся перед глазами белые, голые тельца малюток, трепыхающиеся в грубых руках убийц, слышится предсмертный храп перерезываемых глоток, чудятся выступившие из орбит, недоумевающие, полные инстинктивного ужаса невинные глазки… Одна из матерей сошла с ума. Горцы боятся сумасшедших, питают к ним своего рода почтение и суеверный страх, а потому поспешили отделаться от нее, бросив на одном из ночлегов на произвол судьбы. По всей вероятности, несчастная очень скоро сделалась добычей волков.

Сначала меня привезли в Хунзах, где жил Гамзат-бек, но скоро перевели в другой аул.

Горцы, очевидно, все еще не теряли надежды сорвать за меня большой выкуп. Одно время я находился во власти Кибит-Магомы, и он долго вел переговоры с генералом Розеном, требуя за меня сначала пять тысяч, а под конец две.

Напрасно я клятвенно уверял его, что я бедный офицер и таких денег достать мне неоткуда; он ничего не хотел слушать. Голодом и побоями они вынуждали меня писать генералу под свою диктовку глупые и недостойные письма, за которые я краснею до сих пор. Эти письма посылались через лазутчиков в русский лагерь, но ответ на них был один и тот же. Более восьмисот рублей за меня дать не могли. Эти деньги были собраны товарищами по полку. Впоследствии прибавили еще 200 и этим погубили все дело. Горцы уже готовы были согласиться на восемьсот, ибо и 800 рублей для них деньги немалые, но узнав, что наши накинули 200 рублей, они вообразили, что если будут продолжать упорствовать, то в конце концов русские и еще прибавят. Алчности и корыстолюбию татар нет пределов, они готовы торговаться целый год из-за пяти рублей… Имейте это в виду, когда дело коснется вашего выкупа. Какую сумму назначите, на той и стойте; если вы ослабнете духом и прибавите 3 рубля, вы безвозвратно погибли. Горцы потребуют пять, вы дадите пять — они заломят десять, и так до бесконечности… Я вам живой тому пример…