На скалах и долинах Дагестана. Среди врагов

Когда скрылся последний всадник, мы с Михалкой, собрав остаток сил, бросились бежать через долину к черневшему впереди ущелью. Если бы нам удалось благополучно достигнуть его, то у нас бы снова явилось много способов к спасенью. Понимая это, мы не жалели ног. Добежав до ущелья и нырнув в него, мы остановились, едва переводя дух. В эту минуту позади нас раздались громкие крики, и на гребне горы показались те же самые всадники, мчавшиеся теперь обратно. Очевидно, оставшиеся при трупе женщины успели рассказать им о нас, и они повернули назад в надежде напасть на наш след.

Ясно было, что все погибло. Измученные продолжительным бегом, истомленные страхом, мы не в силах были сделать ни одного шагу дальше. Разум отказывался соображать. Нами сразу овладела какая то апатия, и мы едва имели сил настолько, чтобы от ползти в сторону и забиться за камни. Это была последняя попытка к спасению, но, разумеется, она нам не принесла никакой пользы. Не прошло и нескольких минут, как нас окружили, подняли, связали и, осыпая ударами плетей и проклятиями, поволокли назад.

Ах, какая это была тяжелая минута!

Не знаю, как чувствовал себя Михалко, но для меня вдруг стало совершенно ясно, что со мной уже все кончено. Точно гробовая крыша поднялась и за хлопнула меня навсегда…

X

Назимов замолчал, закрыл глаза и несколько минут лежал в таком положении. Если бы не тяжелое, прерывистое дыхание, его легко можно было бы принять за труп.

Отдышавшись, Назимов продолжал:

— Я не буду рассказывать вам, как нас доставили обратно в аул, откуда мы бежали.

Вы сами в плену и испытали на себе обращение горцев с теми, кто имел несчастье попасться им в руки.

Этот варварский народ даже представления не имеет о том, что такое жалость, особенно к гяуру.

Несколько раз, проходя во время пути по узкой тропинке над зияющими пропастями, у меня являлось желание броситься вниз головой, но горцы точно угадывали мое намерение и всякий раз принимали меры предосторожности, не допускавшие мне исполнить свое желание.

После трех дней пути, измученные, истерзанные, едва живые, дотащились мы наконец до нашего аула и были сданы с рук на руки нашему хозяину. Тот, не говоря ни слова, втащил меня в мою конуру, где снова надел на мою шею ту же самую цепь, а на ноги — железные путы.

Я почему-то считался собственностью Кибит-Магома, а потому хозяин, у которого я жил, не имел надо мной власти. Этим объясняется то обстоятельство, что меня он даже не бил. Зато с несчастным Михалкой расправа была коротка.

Лежа в своей конуре, я через отпертую дверь видел нею ужасную сцену убийства этого несчастного.

Прежде всего его связали, как барана, и положили навзничь, головой на обрубок дерева, причем Михалко, догадавшись об участи, которая его ожидала, принялся оглашать воздух пронзительными воплями. Затем хозяин позвал своего старшего сына, мальчика лет десяти-одиннадцати, и, указав на пленника, молча, но выразительно провел пальцем по своему горлу. Мальчик радостно кивнул головой и, вытащив из ножен свой дрянной, заржавленный и иззубренный кинжал, подступил к своей жертве. Михалко выл, как собака. Это был уже не человеческий крик, а завыванье убитого животного. Лицо его исказилось, глаза вылезли из орбит, он трепыхался всем телом, силясь разорвать связывавшие его веревки, но веревки были крепки, не поддавались.

Мальчишка тем временем совершенно хладнокровно разорвал ворот надетой на Михалке рубахи и, не торопясь, приложил лезвие кинжала к его горлу. Сделав это, он еще раз оглянулся на отца; тот едва заметно кивнул головой.

Татарчонок медленно, слегка напрягая мышцы руки, потянул к себе клинок кинжала. Михалко пронзительно завизжал и захрюкал. Именно захрюкал, другого названия тому звуку, который он издал, я подобран, не могу. Кровь алой струей выступила из-под лезвия клинка и потекла по горлу, заливая грудь и плечи Ми халки. Оттого ли, что кинжал был скверный и, очевидно, тупой, или рука мальчика, недостаточно сильная и ловкая, не могла нанести глубокого и смертельного удара, но, как бы то ни было, прошло довольно долгое время, пока наконец татарчонку удалось перепилить горло Михалке. До тех пор тот не переставал отчаянно вопить на разные голоса. Но вот раздался характерный, резкий звук перепиливаемых жил и хрящей, крик замолк и сменился удушливым хрипеньем и шипеньем… Голова Михалки наполовину отделилась от туловища. Со своего места мне ясно было видно, как вдруг краска сбежала с помертвевшего лица, как за туманились вытаращенные глаза и широко раскрылся окровавленный рот… Я в ужасе закрыл глаза.

"Неужели меня ожидает то же?" — подумал я, дрожа всем телом.

Увы, меня ожидало нечто более худшее…

На другой день к вечеру приехал Кибит Магэма, а на утро третьего дня меня погнали в этот аул. Всю дорогу по приказанию Кибит-Магомы два здоровен них нукера осыпали меня с обеих сторон беспощадными ударами плети. Как они не забили меня до смерти, я теперь и сам не могу понять.