На скосе века

На восставший Париж
          наступают войска из Версаля.
Коммунары дерутся,
          но только их мало в строю…
Вот стихает пальба.
         Баррикады последние пали.
Девятнадцатый век
         погружается в старость свою…
Свирепеют суды.
         Что ж!
            Парламент одобрит расстрелы.
Рукоплещет — республика!
             Всё теперь начистоту.
Девятнадцатый век
         ощущает развитью пределы
И стреляет по тем,
          кто посмел перейти за черту…
Но прийти в равновесие
           вскорости всё обещает.
Равновесие это
       он больше не даст разболтать.
Девятнадцатый век
         с голубыми мечтами кончает…
Он достиг своего.
         Он о большем не хочет мечтать.
Да, парламент и хартии —
            к этому люди привыкли.
И границы сословий —
           от них уже нет ничего…
Век достиг своего.
          Почему ж своего не достигли
Те, кто двигал его,
         защищал баррикады его?
Все названия лгут.
         И мечты не найдут примененья.
Почему ж это так?
         Где ж тернистый закончится
                      путь?
Или вправду история
          сводится вся
                к уравненью,
Где меняется вид,
         но вовек не меняется суть?
Век мечтал об одном.
          Получилось, как видно, другое.
Но, не глядя на то,
          утопая в уютном житье,
Девятнадцатый век
         одного только хочет —
                     покоя,
И глядит сквозь очки,
          сидя в кресле,
                  как добрый рантье…
Любит он справедливость.
            Но только не в натиске бурном.
И сочувствует бедным.
            Но всё-таки счастлив вполне…
И ему представляется мир
             аккуратным,
                   культурным,
А природа прирученной —
            в людях самих и вовне…
Словно это не в жизни,
           а так,
              в идиллической пьесе:
Все дороги — аллеи,
          иных не бывает путей…
И рождается сказка
         о добром
              приличном Прогрессе —
О присяжном слуге
         и заботливом друге людей.
Всюду правит Прогресс.
           Все живут и разумно, и чисто.
Как наука велит,
         удобрения вносятся в грунт…
Только бомбы зачем-то
           швыряют в царей нигилисты.
Ну да это в России.
          Там вечно холера иль бунт.
Там парламента нет.
          И пока что вводить его рано.
Азиатский народ…
          Но настанут когда-нибудь дни —
И прогресс просвещенья
            захватит и дикие страны,
И приятною жизнью
         тогда заживут и они…
Так освоенный мир
         улыбается нежно и мило.
Только время идёт.
         И в какие очки ни смотри,
Девятнадцатый век
         оттесняют свирепые силы
И, ещё не раскрытые,
          точат его изнутри…
Ещё сладкий дурман
          обвевает мозги человека
Только страсти —
        живут.
           В них судьба.
                 И её не унять.
И жестокие правды
         другого —
              двадцатого века
Проступают уже —
         хоть никто их не может понять…
Ну не так чтоб никто —
            разговоры про крах неминучий
Входят в быт всё упорней,
            но как ни ораторствуй тут,
Всё же трудно представить,
              какие
                сбираются
                    тучи
Над цветущей Европой,
            где творчество,
                   право
                    и труд.
Как ещё уважается мысль,
            воплощённая в слове…
Что бы ни было в ней,
          это «чистая область ума».
Словно наше мышленье
           не связано
                с голосом крови,
Словно в нём притаиться не может
                звериность и тьма…
Век свободы настал.
          Будь свободным
                 и в области быта.
Будь свободен во всём!..
             (Дым!
               А вдруг от него
                      угоришь?..)
Доктор Фауст с любовницей
             ездит на воды открыто,
Маргариту любовник
          на месяц увозит в Париж.
Но от этих измен
         вдруг не вспыхнут кровавые войны,
Честь ничья не задета…
           (при чём тут и что это — честь?).
Это очень полезно,
          разумно
             и благопристойно.
В этом есть просвещённость
             и вместе естественность есть.
Это — значит свобода.
          (А может, тоска без исхода?)
Это точные знанья.
          (Гормоны бунтуют в крови.)
Это дух исчезает
        и рушатся связи —
                  свобода!
А искусство уходит
         от смысла,
              от форм,
                  от любви…
Только правда мгновенья.
            Всё стало доступно и просто…
Лишь дежурной улыбкой
            глазам отвечают глаза.
Только женщину вскрыли
            жрецы полового вопроса.
Только женственность сводят,
              как сводят в Карпатах леса.
Чтоб когда эта призрачность
             всё же откроется чувству,
А устроенность жизни
          исчезнет в короткой борьбе,
Чтоб нигде и ни в чём:
            ни в семье,
                 ни в любви,
                       ни в искусстве —
Человек не нашёл ни себя,
             ни покоя себе.
А пока что Прогресс.
          Всё, что с ним, —
                   человечно и свято.
Все идеи — в почёте…
           И — тоже идеям
                   верны,
Напрягая умы,
       колесят по земле дипломаты…
Самым чутким ушам
          уже слышится смех сатаны.
Он смеётся не зря.
          Мы теперь это знаем, к несчастью.
Дурь настолько окрепнет,
             что разум предаст человек,
Выражаться научно
         научатся тёмные страсти…
Но об этом не знает ещё
            девятнадцатый век.
Он уверен в себе.
        Добродушно встречает он годы,
Всем желая успеха
         и в трубы Прогресса трубя…
Добрый толстый рантье,
           приручивший стихии природы!
Что ты знаешь о них?
          Ещё меньше ты знаешь —
                     себя.