Читаем На скосе века полностью

На скосе века

Седина в волосах. Ходишь быстро. Но дышишь неровно.Всё в морщинах лицо — только губы прямы и тверды.Танька! Танечка! Таня! Татьяна! Татьяна Петровна!Неужели вот эта усталая женщина — ты?Ну а как же твоя комсомольская юная ярость,Что бурлила всегда, клокотала, как пламень, в тебе! —Презиравшая даже любовь, отрицавшая старость,Принимавшая смерть как случайную гибель в борьбе.О, твоё комсомольство! Без мебелей всяких квартира,Где нельзя отдыхать — можно только мечтать и гореть.Даже смерть отнеся к проявлениям старого мира,Что теперь неминуемо скоро должны отмереть……Старый мир не погиб. А погибли друзья и подруги,Весом тел не влияя ничуть на вращенье Земли.Только тундра — цвела, только выли колымские вьюги,И под мат блатарей невозвратные годы ушли.Но опять ты кричишь с той же самою верой и страстью.В твоих юных глазах зажигается свет бирюзы.— Надо взяться! Помочь! Мы вернулись — и к чёрту несчастья…Ты — гремишь. Это гром отошедшей, далёкой грозы.Хочешь в юность вернуться. Тебе до сих пор непонятно,Что у гроз, как у времени, свой, незаказанный путь.Раз гроза отошла, то уже не вернётся обратно, —Будут новые грозы, а этой — твоей — не вернуть.— Перестань! — ты кричишь, — ведь нельзя, ничего не жалея,Отрицать-обобщать. Помогай, критикуй, но — любя! —Всё как раньше: идея, и жизнь — матерьял для идеи…Дочкой правящей партии я вспоминаю тебя.Дочкой правящей партии, не на словах, а на делеПобеждавшей врагов, хоть и было врагов без числа.Ученицей людей, озарённых сиянием цели, —Средь других, погружённых всецело в мирские дела.Как они тормозили движенье, все эти другие,Не забывшие домик и садик — не общий, а свой.Миллионы людей, широчайшие массы России,Силой бури взметённой на гребень судьбы мировой.Миллионы на гребне, что поднят осеннею ночьюК тем высотам, где светит манящая страны звезда.Только гребень волны — не скала и не твёрдая почва.На такой высоте удержаться нельзя навсегда.Только партия знала, как можно в тягучести буденУдержать высоту в первозданной и чистой красе.Но она забывала, что люди — и в партии люди.И что жизнь — это жизнь. И что жизни подвержены — все.А ты верила в партию. Верила ясно и строго.Без сомнений. Отсутствием оных предельно горда.И тебе не казалось, что раньше так верили в Бога…Слишком ясные люди тебя окружали тогда.Танька! Танька! Ты помнишь, конечно, партийные съезды.И тревогу в речах меньшинства за любимый твой строй.И в ответ на тревогу глумливые выкрики с места:— Не жалаим! — Здесь вам не парламент! — С трибуны долой!В тех речах было всё так тревожно, запутанно, сложно:Хорошо бы пройти в эти дали, да вряд ли пройдём.Ну, а Вождь отвечал очень ясно: — Для нас — всё возможно!Коммунисты — пройдут!.. Ты, конечно, пошла за Вождём.Тебе нравилось всё: высший смысл… высший центр… дисциплина…Пусть хоть кошки скребут, подчиняйся, зубами скрипя.Есть прямая дорога. Любые сомненья — рутина…Дочкой правящей партии я вспоминаю тебя.Помнишь, Танька, была ты в деревне в голодное лето?Раскулаченных помнишь, кто не был вовек кулаком?Ты в газету свою написать не решилась про это,Чтоб подхвачено не было это коварным врагом.Создаются колхозы, и их возвеличивать нужно.Новый мир всё вернёт расцветающим жителям сёл.А ошибки — простят… Эти фразы сгодились для службыЛюдям старого мира — он быстро сменять тебя шёл.Старый мир подступал, изменяя немного личину.Как к нему подошло всё, что с болью создали умы:Высший смысл. Высший центр. И предательский культ дисциплины,И названья идей… Танька, помнишь снега Колымы?Танька, Танечка, Таня! Такое печальное дело!Как же ты допустила, что вышла такая беда?Ты же их не любила, ведь ты же другого хотела.Почему ж ты молчишь? Почему ж ты молчала тогда?Как же так оказалось: над всеми делами твоимиНеизвестно в какой трижды проклятый месяц и годПуть, открытый врагам, — эта хитрая фраза: «во имя» —Мол, позволено всё, что, по мысли, к добру приведёт.Зло во имя добра! Кто придумал нелепость такую!Даже в страшные дни, даже в самой кровавой борьбеЕсли зло поощрять, то оно на земле торжествует —Не во имя чего-то, а просто само по себе.Все мы смертные люди. Что жизни — все наши насилья?Наши жертвы за счёт ослеплённых ума и души!Ты лгала — для добра, но традицию лжи подхватили.Те, кто больше тебя был способен к осмысленной лжи.Все мы смертные люди. И мы проявляемся страстью.В нас, как сила земная, течёт неуёмная кровь.Ты любовь отрицала для более полного счастья.А была ль в твоей жизни хотя бы однажды любовь?Никогда. Ты всегда презирала пустые романы.Вышла замуж. (Уступка — что сделаешь: сила земли.)За хорошего парня… И жили без всяких туманов.Вместе книги читали, а после и дети пошли.Над детьми ты дрожала… А впрочем — звучит как легенда —Раз потом тебе нравился очень, без всяких причин,Вопреки очевидности, — худенький, интеллигентныйИз бухаринских мальчиков красный профессор один.Ты за правые взгляды ругала его непрестанно.Улыбаясь, он слушал бессвязных речей твоих жар.А потом отвечал: «Упрощаете вещи, Татьяна!»И глядел на тебя. Ещё больше тебя обожал.Ты ругала его. Но звучали слова как признанья.И с годами бы вышел, наверно, из этого толк.Он в политизолятор попал. От тебя показанийСамых точных и ясных партийный потребовал долг.Дело партии свято. Тут личные чувства не к месту.Это сущность. А чувства, как мелочь, сомни и убей.Ты про всё рассказала задумчиво, скорбно и честно.Глядя в хмурые лица ведущих дознанье людей.Что же — люди как люди. Зачем же, сквозь эти «во имя»Проникая в сомнений неясных разбуженный вал,Он глядел на тебя, добрый, честный, глазами роднымиИ, казалось, серьёзный и грустный вопрос задавал.Ты ответить ему не могла, хоть и очень хотела.Фразы стали пусты, и ты стала немой, хоть убей.Неужели же мелочь — интимное личное дело —Означало так много в возвышенной жизни твоей?Скоро дни забурлили в таинственном приступе гнева.И пошли коммунисты на плаху, на ложь и позор.Без различья оттенков: центральных, и правых, и левых —Всех их ждало одно впереди: клевета и топор.Ты искала причин. Ты металась в тяжёлых догадках.Но ругала друзей, повторяла, что скажет печать…«Было б красное знамя… Нельзя обобщать недостатки.Перед сонмом врагов мы не вправе от боли кричать…»Но сама ты попала… Обиды и мрачные думы.Всё прощала. Простила. Хоть было прощенье невмочь.Но когда ты узнала, что красный профессор твой умер,Ты в бараке на нарах проплакала целую ночь.Боль, как зверь, подступала, свирепо за горло хватала.Чем он был в твоей жизни? Чем стал в твоём бреде ночном?Жизнь прошла пред тобой. В ней чего-то везде не хватало.Что-то выжжено было сухим и бесплодным огнём.Ведь любовь — это жизнь. Надо жить, ничего не нарушив.Чтобы мысли и чувства сливались в душе и крови.Ведь людская любовь неделима на тело и душу.Может, все коммунизмы — одна только жажда любви.Так чего же ты хочешь? Но мир был жесток и запутан.Лишь твоё комсомольство светило сквозь мутную тьмуПрежним смыслом своим, прочной памятью… Вот потому-то,Сбросив лагерный ватник, ты снова рванулась к нему.Ты сама заявляешь, что в жизни не всё ещё гладко.И что Сталин — подлец: но нельзя ж это прямо в печать.Было б красное знамя… Нельзя обобщать недостатки.Перед сонмом враговмы не вправе от боли кричать.Я с тобой не согласен. Я спорю. И я тебя донял.Ты кричишь: «Ренегат!» — но я доводы сыплю опять.Но внезапно я спор обрываю. Я сдался. Я понял —Что борьбе отдала ты и то, что нельзя ей отдать.Всё: возможность любви, мысль и чувство, надежду и совесть, —Всю себя без остатка… А можно ли жить без себя?…И на этом кончается длинная грустная повесть.Я её написал, ненавидя, страдая, любя.Я её написал, озабочен грядущей судьбою.Потому что я прошлому отдал немалую дань.Я её написал, непрерывной терзаемый болью, —Мне пришлось от себя отрывать омертвевшую ткань.

1957

Перейти на страницу: