На службе Франции. Президент республики о Первой мировой войне. В 2 книгах. Книга 1

В конце дня я снова поехал в санаторий на улице Бизе. В комнате, где лежит генерал Гуро, я застал Мильерана, начальника его канцелярии полковника Бюа и капитана Думейру. Доктор Кеню объясняет нам, что, как показал рентген, сломано не бедро, а чашечка, и я понимаю, что доктор опасается последствий этого перелома. Генерал, все время совершенно спокойный, ограничивается словами: «Лишь бы только я мог снова сесть на коня». Я прикалываю к его сорочке военную медаль и обращаюсь к нему со словами приветствия от правительства. Он ничего не ожидал, волнение его так велико, что он вытягивается на своей постели, выпрямляется, закрывает глаза, грудь его глубоко дышит, и, когда он приподнимает ресницы, я вижу скатившуюся слезу. Это внезапное волнение человека, который всегда так мастерски владел собой, потрясло нас самих до глубины души. Я не в состоянии сказать ни слова. Молча целую генерала, который трогательно благодарит меня. Мильеран, которого любят выставлять бесчувственным, украдкой проливает слезу.

Делькассе, Грей, Сазонов и Соннино продолжают свои перекрещивающиеся разговоры по поводу Румынии и Баната, Болгарии и Македонии, Греции и Албании. Дело не подвинулось ни на шаг. Мы ведем переговоры в интересах победы, а отсутствие победы тормозит наши переговоры (Петроград, № 858 и 862; от Делькассе в Петроград, № 981; из Ниша, № 509; из Петрограда, № 859; от Делькассе в Софию, № 317; от Делькассе в Лондон, № 2074).

Воскресенье, 11 июля 1915 г.

Германский и австрийский посланники в Бухаресте, кажется, обратились к Братиану с угрожающим демаршем, чтобы добиться формальной декларации о нейтралитете. В качестве залога они потребовали разрешения на провоз военного снаряжения для Турции (№ 1484).

Понедельник, 12 июля 1915 г.

По случаю нашего национального праздника король Виктор-Эммануил III почтил меня цепью ордена Святой Аннунциаты. Титтони, вручая мне знаки этого ордена, обратился ко мне с любезной речью: «Орден Святой Аннунциаты, – сказал он, – один из самых древних в Европе. Он восходит почти до колыбели Савойского дома, которому судьба уготовила славу осуществить воскресение Италии и объединить под своим скипетром всех тех, кто говорит на благородном и нежном языке Данте. Свидетельство дружбы и уважения, которое мой августейший государь соизволил по случаю национального праздника Франции оказать знаменитому человеку, так блестяще представляющему ее, приобретает особое значение в настоящий момент, когда кровавая война объединила в целях совместной обороны страны, борющиеся за принцип национальности и за свободу народов». Я прошу передать королю мою благодарность за его дружескую идею и мои наилучшие пожелания. «Я уверен, – говорю я, – что победа нашего общего дела позволит Италии полностью осуществить свои национальные устремления».

Вторник, 13 июля 1915 г.

Перенесение праха Руже де Лиля в Пантеон натолкнулось на неожиданные препятствия. Генеральный секретарь палаты Пьерр, милейший и вместе с тем грозный человек, свирепый и улыбающийся хранитель законов и уставов, откопал правило, требующее для этой посмертной почести постановления парламента. Так как теперь уже нет времени назначать заседание обеих палат, совет министров вынужден был отказаться от торжества в Пантеоне. Останки Руже де Лиля будут перенесены из Шуази-ле-Руа к Триумфальной арке, а оттуда – в Дом инвалидов.

Согласно принятому обычаю, я представил совету министров текст речи, которую я намерен произнести при этом случае. В этот текст внесли несколько мелких поправок, мне тем легче внести их, что ни одна не касается существа моих заявлений.

Вивиани и Рибо снова жалуются на невыносимое положение, в которое их ставят парламентские комиссии, присваивая себе все функции власти. Председатель совета министров заявляет, что силы его скоро истощатся, впрочем, говорит он, этого только и желают.

Среда, 14 июля 1915 г.

Итак, прах Руже де Лиля перенесен не в Пантеон, а в Дом инвалидов. День стоял облачный, пасмурный. Дул свежий ветер, и французские аэропланы реяли в воздухе под облаками, чтобы отгонять Tauben.

Я отправился на автомобиле вместе с Вивиани к Триумфальной арке. Многочисленная толпа. Мужчин, конечно, мало.

Несколько раненых. Санитары, старики, дети. По дороге Вивиани нервно рассказывает мне, что вчера в комиссии сената Шарль Эмбер показывал письма Жоффра, из которых явствует, что главная квартира тщетно с октября требовала тяжелой и судовой артиллерии. Мильеран еле выпутался, и военное управление еще раз подверглось бурным нападкам и обвинениям в неизлечимом бездействии. «Это становится невозможным, – восклицает Вивиани. – А между тем я не могу найти извинение всем этим ошибкам. Что делать? Что будет?» Но он не делает вывода. Решено, что завтра Мильеран представит совету министров требования Жоффра и свои ответы. Но как это я не был осведомлен об этой переписке столь кардинальной важности?