На службе Отечеству

— Если фашист ранен и нуждается в моей помощи, я, как медик, окажу ее, но, если у него в руках ружье, я не колеблясь убью его. — Молча сделав несколько шагов, Петин продолжал: — Человечество, к стыду своему, вынуждено признать, что фашист — тоже гомо сапиенс, однако это взбесивишаяся часть человечества; поэтому тех, кто поддается лечению, надо лечить, а буйных и неизлечимых — уничтожать, как бешеных собак.

— За такой гуманизм я голосую обеими руками, — рассмеялся Митрофан Васильевич.

Я с интересом прислушивался к словам Петина и думал: "Советский человек идет на войну не слепым исполнителем чужой воли, а с глубоким пониманием гуманности своей миссии. В этом — один из источников непобедимости Красной Армии".

— Я от кого-то слышал, что некоторые люди подобны колбасе: чем их начинят, то они и носят в себе, — сморщив свой красно-сизый нос, с простодушной улыбкой сказал Петин. — Фашистским заправилам удалось значительною часть соотечественников начинить национал-шовинистическим фаршем. Одно утешает: не все немцы воспринимают такую начинку. Когда перевязывал раненых пленных, видел совершенно нормальных людей…

Наш проводник уверенно петляет по оврагам, уводит роту все дальше от завода. И мы не знаем, что противник, стремясь любой ценой отбить Кирпичный завод, значительными силами атаковал выдвинувшийся вперед второй батальон капитана Мартынова и окружил пятую стрелковую роту. Командир полка майор Андреев, капитан Мансырев и комсорг полка Комиссаров в самый критический момент пробились с группой бойцов комендантского взвода к окруженным, подняли их в атаку и заставили гитлеровцев отступить.

А в это время наша восьмая рота нехожеными тропами продолжала глубоко обходить Лысую гору с запада. Скрытности маневра способствовал редкий для Крыма снегопад, который с каждым часом усиливался. Кажется, сверху, из-за серого полога, кто-то, словно из мешка, разбрасывает горсти белейшей соли, а ветер подхватывает ее и бросает нам в лицо. От постоянного ожидания столкновения с противником, от частых подъемов и спусков стало так жарко, что я перестал ощущать леденящие порывы северо-восточного ветра.

Наш опытный проводник уверенно углубляется в расположение противника. И в самом деле, его оборона здесь довольно жиденькая. Разведчики своевременно обнаруживают окопы охранения, и мы незамеченными обходим их стороной.

Стемнело. Обрывистый склон оврага превратился в ледяную горку. С таких у нас в Сибири ребятня любит кататься на ледянках[17]. Мы поднимаемся по крутому обледеневшему скату. Нам бы ледоруб и ботинки с шипами. Ни того, ни другого, естественно, нет. Бойцы карабкаются, врубаясь в лед саперными лопатками. То один, то другой из них срывается и скользит, пока не зацепится за какой-нибудь выступ или куст. Уже почти на самой вершине горы мы наскочили на фашистское охранение. Поднялась беспорядочная стрельба.

— Теперь, по-моему, пора и "ура" кричать, — бросил Митрофан Васильевич.

— Пора, — соглашаюсь я.

Почти одновременно вскакиваем и кричим "ура". Нас дружно поддерживают бойцы. На свежем снегу мелькают, их серые тени. Фашистское охранение мгновенно смято. Бойцы растекаются вдоль вершины…

А на противоположном скате Лысой горы все слышнее ожесточенная перестрелка. Развернувшись в цепь, рота движется на шум боя.

Появление советских солдат с тыла и крики "ура" окончательно подорвали стойкость гитлеровцев и вызвали переполох. Теснимые со всех сторон, они мечутся по плоской вершине горы в поисках спасения.

Как бы в такой сумятице своих не перестрелять! Мы останавливаем роту и готовимся встретить отступающих фашистов огнем, но стрельба постепенно стихает. С восточного и южного склонов доносится приглушенный порывами ветра гул голосов.

— Немцы! Немцы! — послышались тревожные возгласы. Передаю по цепи:

— Стрелять только по моей команде!

Голоса приближаются. Из-за порывов ветра трудно расслышать, на каком языке переговариваются люди. Показалось, что крикнули: "Форвертс!" Хотел уже скомандовать "Огонь!" и вдруг явственно услышал, как кто-то в темноте, видимо споткнувшись, от неожиданности громко ругнулся так, как могут ругаться только коренные русаки. Сердце у меня похолодело: чуть не ударили по своим!..

— Кто идет? — кричу во весь голос.

Никто не отвечает. Потом хорошо знакомый голос командира девятой роты спрашивает:

— А вы кто?

Убедившись, что идут свои, во все легкие радостно ору:

— Свои! Свои! Алтунин! Черти вы полосатые! Чуть не перестреляли вас!

— Жив, дружище! — Командир девятой роты тискает меня в объятиях, приговаривая: — Жив! Жив! А комбат уже похоронку на тебя собирался сочинять.

Я коротко рассказал, как мы карабкались по обледенелым склонам.