На службе у олигарха

Я допускал, что всё это хитрые штучки доктора Патиссона, рассчитанные на то, чтобы поселить во мне вечный страх. Известно, сон разума рождает чудовищ. Для чего это нужно Патиссону, я не совсем понимал. Мой дух и без того был порабощен, я униженно выказывал готовность служить олигарху не щадя живота своего; бумагу о том, что задолжал полтора миллиона, подписал, убийство Гария Наумовича признал, больше не пытался отпираться — чего же ещё? Третьего дня доктор заглянул ко мне в комнату с «эвкалиптовой настойкой» («Для промывки кишочек, батенька мой»), и я покорно выпил целую бутылку. Потом прямо спросил:

— Герман Исакович, зачем вы это делаете? Чего добиваетесь? Я ведь и так целиком в вашей власти.

Круглое лицо осветилось улыбкой, просияли золотые дужки очков.

— Вы абсолютно правы, дорогой мой, вам нечего больше опасаться… Однако вся эта история — расправа с бедным Гариком, похищение денег — не прошла даром для вашей психики. Моя задача как врача — постараться вернуть вам душевное равновесие. В конце концов, мы все когда-то давали клятву Гиппократа, не правда ли?

— И как вы узнаете, что я здоров?

Доктор хитро прищурился.

— В первую очередь по вашим реакциям, голубчик мой. Сейчас вам кажется, вы самый несчастный человек на свете, возможно, опасаетесь, что вас постигнет участь Гарика или что похуже. Так называемый комплекс Раскольникова. Мой долг — вернуть вам полноценную радость бытия.

— Но зачем, скажите, зачем?!

— Дотошный вы субъект, Виктор, всё-то вам надо знать. Хорошо, вот вам правда. Я, как и вы, работаю на многоуважаемого господина Оболдуева, и в мои прямые обязанности входит медицинский контроль над его ближайшим окружением… Посудите сами, какую вы напишете книгу о нём, если в глубине души относитесь к нему как к чудовищу, как, простите за выражение, к кровавому аспиду?

— Неправда! — пылко возразил я. — Я с глубочайшим почтением… Всё, что он делает для руссиян, сравнимо с деяниями Петра, прорубившего окно в Европу. Молю Всевышнего лишь о том, чтобы хватило скромных способностей запечатлеть…

— Не перебарщивайте, голубчик мой. — Патиссон поморщился, в глазах блеснула светлая искорка, свидетельствовавшая о том, что за благодушной физиономией простака таился проницательный ум. Он видел меня насквозь. — Речь не о ваших способностях. Как ни крути, сударь мой, вы принадлежите к категории руссиянских интеллигентов, а это порченая порода. На ней иудина печать. Признаюсь, всё ваше поведение пробудило во мне исследовательский зуд. Хочется установить с научной достоверностью, возможно ли в опустошённой, циничной душе, порабощенной дьяволом, пробудить хотя бы отблеск искреннего христианского чувства.

Если пользоваться старинным слогом, у меня глаза на лоб полезли от удивления. Ну что тут можно добавить?

Заглядывала и бесстрашная Изаура Петровна, дабы поддержать морально. Меня вернули в прежние покои, но в коридоре обязательно дежурил охранник из гвардии Гаты, Абдулла или ему подобный. Изаура Петровна навещала меня среди ночи, наспех склоняла к соитию (не зажигая света) и поспешно убегала. Мы даже не успевали покалякать ни о чём. Так повторялось два-три раза за ночь, причём и тогда, когда Леонид Фомич был в наличии. Я не удержался, спросил:

— Как ты не боишься, вдруг донесут?

Она жеманно захихикала:

— Не волнуйся, ягодка, Оболдуюшка не ревнивый.

На второй раз, когда пристал с тем же вопросом, ответила раздражённо:

— Хоть ты и писатель, но должен немного соображать. Неужели ничего не понял?

— А что такое, Иза?

— Дурашка, да он сам меня подсылает…

После долгого раздумья, уже в процессе коитуса, я обронил любимое:

— А зачем?

Изаура недовольно запыхтела, она не любила сбиваться с ритма.

— Ему виднее. Не отвлекайся, пожалуйста, укушу…

Я не знал, чему верить.

В ту ночь, после свидания с Лизой у пруда, Изаура Петровна опять оказала мне честь, и я поинтересовался, зачем она обманула, сказав, что Лиза уехала за границу. Изаура смолила косячок, блаженно отдыхая после акта.

— Видел её?

— Из окна… Какой смысл обманывать?

— Никакого обмана, солнышко. Для тебя она всё равно уехала. Прокололись вы с ней. Хоть успел оттрахать? Или струсил?

— Иза, прошу тебя!

— Ах да, мы же порядочные, совестливые… Ну и кретин, что не уважил скороспелку. Девка насквозь протекла, а ты… Вот и упустил пташку.

Я молчал, напряжённо ожидал продолжения. Когда заходила речь о падчерице, Изауру прорывало. Так вышло и на сей раз.

— Должна тебя огорчить, сладость моя, плохи дела у твоей целочки.

Она зажгла лампу, чтобы полюбоваться моей реакцией. Я был бесстрастен, как сфинкс, лишь для понта выковырнул из уха несуществующую мошку.

— Тебе не интересно, солнышко?

— А что с ней? Грипп? Простудилась?

— Крыша у целочки поехала… Довыпендривалась. Оболдуюшка не верит, но Герман своего добьётся. Положит в клинику. Ничего, там её успокоят. Перестанет корчить из себя принцессу.

— Она изображает принцессу? Что-то не заметил.

Изаура Петровна со смаком дососала косячок, остаток расплющила в пепельнице. Её пухлые нежные пальчики не боялись огня.