На службе зла. Вызываю огонь на себя

Развязать им руки и ноги — раз. Снять кровавое тряпье с головы — два. Затянуть трупы в чащу — три. Представив, как он выглядит со стороны, таская окровавленные трупы в ночном лесу при неверном свете керосинки, Никольский зло усмехнулся. Интересно, каковы шансы, что тела пролежат под снегом до весны?

Осталось решить, что сделать с лошадьми. Снять казенные седла и отпустить — рискованно. Крупы с клеймами, принадлежность кобыл определить несложно. Вряд ли какой крестьянин заберет их себе — опасно. И оставлять нехорошо. Жалобное ржание голодных животных слышно издалека. Да и безбожно это — обрекать их на мучительную голодную смерть.

Черный ствол уперся в белое пятно меж лошадиными глазами. Выстрел, через минуту второй. Иногда четвероногих жалеешь больше, нежели людей, за грехи которых отвечают бессловесные существа.

На обратном пути Никольский окончательно сбился с дороги, долго плутал и, наконец, вышел к рельсам. В разрывах облаков больше угадал, чем увидел Большую Медведицу. Стало быть, там север. Представив в уме станцию, расположение дома Спиридоновой и направление на опушку леса, он вычислил, что уклонился к северо-западу от Малаховки. Вдоль путей вернулся к станции и ввалился в избу на рассвете, совершенно выбившись из сил и промерзнув до кишечника. В пятьдесят такие моционы противопоказаны.

Мария извелась, но времени не теряла. Полы заблестели чистотой, снег во дворе, ночью заляпанный кровью, аккуратно сметен.

— Поезд на Москву через час, — были ее первые слова.

— А следующий?

— В шесть вечера.

— Тогда двигаем, не теряя времени. Чекистов могут хватиться.

— Если нас поймают, что про них говорить?

— Не видели, не знаем. Если их найдут, пусть думают, что опера ночью заблудились в лесу и нарвались на неприятности, — промерзшая голова Николая Павловича не смогла придумать ничего более убедительного.

— Белыми нитками шито.

— Да. Но это лучше, чем трупы в твоем доме.

— Можешь идти?

— Да. Сейчас. Отдышусь только и чуть отогреюсь. Куплю билеты. За десять минут до отправления отдам тебе билет у церквушки. Не появляйся у касс. Садимся порознь. В Москве встречаемся на Александровском вокзале. Едем до Варшавы в разных купе. Там решим, что делать дальше. Ну, с богом.

Он перезарядил оружие, от души мечтая больше в России его не применять, отдал Спиридоновой половину советских денег, подхватил вещи и на одной силе воли поплелся к станции. Адреналин в крови и стянутые в жгут нервы не позволили расслабиться, пока он не разбросал по урнам стволы, паспорт на имя Бориса Спиридонова и не опустился на мягкую скамью международного вагона. Мария через вагон, но до пересечения польской границы лучше не общаться.

Поезд тащился до Минска около суток. Там сошло большинство попутчиков — командированные в столицу Советской Белоруссии. Выезд из страны для большинства граждан СССР еще возможен, но пользуются им единицы. Или иностранцы. В купе остался германский дипломат. Состав привычно лязгнул и потянулся к пограничному переходу.

О появлении пограничников возвестил стук кованых сапог. Отличие от восемнадцатого года поразительно. Враждебные выражения лиц, но предельная вежливость, ни одного хамского слова. Даже багаж не досматривали.

Поезд медленно тронулся. Немец что-то увидел в окне, удивился и спросил: Was is das?

По запорошенному приграничному полю бежала женская фигурка в черном. Хлопнул выстрел, приглушенный оконным стеклом. Женщина упала, тут же выпрямилась на одной ноге, попробовала сделать шаг и снова опустилась на колено.

Никольский вскочил с единственной мыслью: «Мария!» Но было поздно, состав набирал ход, а к ней уже подбегали пограничники. Последнее, что он увидел — опускающийся приклад на голову эсерки. Затем ее заслонили спины в шинелях.

Дипломат скривился — ему показалось неприятным, что вытворяют большевистские свиньи, но инцидент не входил в его компетенцию. Поэтому германец продолжил чтение газеты.

Колеса стучали на стыках по территории Польши. Лично для Никольского самое страшное осталось позади. А для Спиридоновой начинался новый круг ада, особенно если ее побег свяжут с убийством оперативников. Или просто забьют насмерть сапогами и прикладами прямо на месте.

После Барановичей к нему вернулась способность рассуждать трезво. Марии не помочь. Он ее не любил ни тогда, ни тем более сейчас. В Варшаве собирался снабдить ее деньгами и отправить в Париж, расставшись навсегда. Он подверг эсерку опасности, приехав в Малаховку вопреки предупреждениям Ягоды, она спасла ему жизнь. Почему Спиридонова провалилась на границе — не ясно. Может, прокол произошел из-за липовых доморощенных документов. Либо изорванные женские нервы не выдержали. Это уже не имеет значения.

Насколько серьезен шанс, что его заподозрят в ликвидации двух чекистов, если она его не сдаст? Получается — небольшой. Но вдруг сломается под пыткой? Пока у ГПУ слишком слабая зарубежная агентура, чтобы устраивать месть за двух рядовых исполнителей. Но захотят ли чекисты с ним работать после убийства — вот в чем вопрос. Да и нужно ли ему такое сотрудничество.