На службе зла

Незнакомец заморгал. Ухмылка сменилась оскалом. Робин зашагала прочь, засовывая материнские деньги в карман. Ей вслед понеслись какие-то выкрики, но она не прислушивалась. В ней закипала безотчетная злость – против мужчин, которые расценивали проявление эмоций как призывно распахнутую дверь, которые пялились на женскую грудь, делая вид, что выбирают вино, которые даже простое физическое присутствие женщины рассматривали как скабрезное приглашение.

Ее злость распространилась и на Страйка; тот отправил ее домой к Мэтью, потому что счел обузой; работая в одиночку, он сознательно ставил под удар свой бизнес (созданный, кстати сказать, не без ее участия), лишь бы не подпускать ее к работе, в которой она давала ему сто очков вперед. А все потому, что на ней, с его точки зрения, лежало вечное клеймо: семь лет назад она оказалась на самой неподходящей лестничной клетке в самое неподходящее время.

Ладно, она возьмется обзванивать все эти мерзкие стрип-бары и клубы эротических танцев, чтобы разыскать урода, шепнувшего ей в ухо «девочка». Впрочем, у нее наметились и свои планы. Она хотела поделиться ими со Страйком, но вначале не успела, поскольку провожала маму на поезд, а потом утратила всякое желание, поскольку он приказал ей сидеть дома. Потуже затянув пояс, Робин размашистым шагом пошла дальше и ни на миг не усомнилась, что имеет полное моральное право без посторонней помощи проверить одну версию, не докладывая об этом Страйку.

37

This ain’t the garden of Eden.

Blue Öyster Cult. «This Ain’t the Summer of Love»[68]

Если уж сидеть дома, рассуждала Робин, можно хотя бы королевскую свадьбу посмотреть.

Рано утром, с открытым ноутбуком на коленях и с мобильным под рукой, она застолбила себе место на диване в гостиной и фоном включила телевизор. У Мэтью тоже был выходной, но он сидел на кухне, чтобы не пересекаться с ней. Сегодня он не приставал к ней с заботливыми предложениями чая, не расспрашивал о работе, не заискивал. Робин после отъезда мамы чувствовала в нем перемену. В нем появилась тревога, настороженность, серьезность. Вероятно, Линда во время их приглушенных разговоров убедила Мэтью, что возврат к старому невозможен. Робин хорошо понимала, что теперь сама должна поставить точку. Ее подхлестывали сказанные при расставании материнские слова. Она еще не подыскала себе жилье, но уже чувствовала, что необходимо предупредить Мэтью о скором разъезде и подобрать формулировки для извещения друзей и родных. Но пока что она сидела на диване и работала, вместо того чтобы заняться вопросом, который заполонял всю их квартирку, распирал стены, постоянно электризовал атмосферу.

Комментаторы с бутоньерками в петлицах и букетиками на жакетах без умолку описывали, как украшено Вестминстерское аббатство. К входу змеилась очередь именитых гостей. Слушая репортажи вполуха, Робин записывала телефонные номера клубов эротического танца, стрип-баров и массажных салонов в пределах и окрестностях Шордича. Время от времени она скролила страницу вниз, чтобы ознакомиться с отзывами посетителей – вдруг кто-нибудь упомянул вышибалу по имени Ноэл, – но находила только имена работавших там девушек. Завсегдатаи обращали особое внимание на качество предоставляемых услуг. Мэнди из некоего массажного салона «честно отрабатывает свои полчаса», причем «безо всякой спешки», великолепная Шерри из «Белтуэй стрипперс» всегда «азартна, услужлива и весела». «Настоятельно рекомендую Зоуи, – писал один клиент, – роскошная фигура, „счастливый конец“!!!»

В другом настроении (или, наверное, в другой жизни) Робин развеселилась бы от этих похвал в адрес жриц любви. Многие мужчины, готовые платить за секс, верили, что девушки и в самом деле встречают их с восторгом, наслаждаются неспешными ласками, от души смеются любым шуткам, с радостью делают массаж обнаженным телом или помогают клиенту ручкой. Один такой даже посвятил своей любимице стихи.