Робин была на десять лет моложе Страйка. Она пришла к нему в офис, когда в жизни у него настала черная полоса, и была принята без особой охоты и радости. Временная секретарша требовалась ему не более чем на неделю, но, из-за того что в первый же день Страйк чуть не угробил ее, сбив с ног на металлической лестнице, ему казалось, что он ей должен. Каким-то образом получилось так, что она осталась еще на неделю, затем на месяц и наконец стала постоянной напарницей. По ходу дела набираясь опыта, она помогла ему избежать почти неминуемого банкротства, способствовала подъему его агентства и не просила ни о чем, разве что о возможности оставаться рядом и быть полезной, когда его бизнес снова стал рушиться.
Робин нравилась всем. Робин и
Она появилась в его жизни в день окончательного разрыва с Шарлоттой, с которой они то встречались, то разбегались в течение шестнадцати лет. Страйк до сих пор не мог с уверенностью сказать, что преобладало в их отношениях: блаженство или мучения. Помощь Робин, ее внимание, ее увлеченность тем, чем занимался он сам, ее восхищение им лично (если уж говорить без ложной скромности и называть вещи своими именами) стали бальзамом на раны, которые нанесла ему Шарлотта, – на эти глубинные травмы, намного пережившие оставленные ею прощальные сувениры в виде фингала под глазом и царапин на лице.
Сапфировое колечко невесты на безымянном пальце Робин тогда показалось полезным дополнением, своего рода предохранителем, запретительным знаком. Преграждая путь к чему-то большему, оно давало ему возможность рассчитывать… на что? На ее поддержку? На дружбу? На незаметное преодоление барьеров? Задним числом он понимал, что они оба имели доступ к личной информации, которой владели очень и очень немногие. Робин была в числе трех (по его прикидкам) человек, знавших о мнимом ребенке, которого Шарлотта, по ее словам, потеряла, но от которого – если он вообще существовал, – скорее всего, избавилась в результате аборта. В свою очередь, Страйк, один из немногих, знал об измене Мэтью. Несмотря на решение Страйка сохранять дистанцию, их что-то притягивало друг к другу. Он точно помнил ощущения того вечера, когда держал Робин за талию и после бесцельного шатания по городу привел к отелю «Хэзлиттс». Она была достаточно рослой, идти с ней в ногу оказалось легко. Ему не нравилось, когда приходилось наклоняться. Он никогда не любил миниатюрных женщин. Она тогда сказала: «Мэтью этого бы не одобрил».
Знай он, как это понравилось Страйку, – не одобрил бы еще сильнее.
В плане внешности она даже близко не стояла к Шарлотте. Шарлотта обладала такой красотой, от которой мужчины забывали себя и лишались дара речи. Робин, как он не мог не заметить, когда она наклонялась выключить компьютер, была вполне аппетитной девушкой, но в ее присутствии мужчины не теряли дара речи. Наоборот, если вспомнить Уордла, при ней у них только развязывались языки. И все же ему был приятен ее вид. Ее голос. Ему нравилось быть с ней рядом.
Не то чтобы он хотел
Едва ли не злясь, он складывал знакомые детали, указывающие на то, что она коренным образом от него отличается, олицетворяя более надежный, более уединенный, более привычный мир. У нее был этот заносчивый бойфренд, еще из выпускного класса (хотя сейчас-то Страйк немного лучше понимал, отчего так), была хорошая семья среднего класса в Йоркшире, причем родители прожили в браке не один десяток лет, и, по-видимому, счастливо; был и «лендровер», и лабрадор, и пони, перечислял Страйк. Пони, это же обалдеть!