На смерть Ивана Ильича

Он опять с «Олимпией»… Но это всё-таки странно и страшно… Открытый рот шепчет: «Иван Ильич…» Он слышит голос своей живой «Олимпии»… Но это его голос: «Отныне ты писатель, Владимир! Архитектура исчезла! Думай! Создавай свои творения теперь только на бумаге! Но не твою прежнюю «бумажную архитектуру», твои бумажные или плексигласовые макеты….

А что?

Литературу!

Пробуй… Пытайся… Печатай! Не жалей бумагу! Порть её! Черновики! Разные варианты! Пробуй, что приходит в голову. Сейчас, когда ты уже знаешь о великой современной троице: Прусте, Кафке, Джойсе! Твоя не увлекающая работа позволяет часто добираться до Ленинской библиотеки, второй самой большой в мире после библиотеки конгресса… Вперёд!»

И Владимир Павлович прошептал инстинктивно напечатанные слова:

«Что ты сказал… Что ты сказал об Иване Ильиче?!»

«Что? Что ты сказал об Иване Ильиче?!

«Иван Ильич Головин умер…»

«Что? Умер? Нет. Это невозможно! Я видел его совсем…»

«Моя остановка. Да, большая утрата… Извините, до свидания».

Голос, громче шума вагона, объявил остановку. Дверь открылась. Пётр уже прокладывает себе дорогу в шквале пассажиров на платформе и исчезает в многоголовой толпе. Владимир Павлович стоит, поглощённый неожиданной новостью… Одинокий, в раздумье, сдавленный горячими телами, старается продвинуться глубже в вагон поезда, и в крайне неудобной позе поднимает руку, чтобы держаться за металлический поручень… Чувствует – тёплый и влажный… Иван Ильич умер…

Иван Ильич… Он видел его совсем недавно в подвале ресторана «Союз»… «Привет!» – Они только сказали друг другу, улыбаясь… Иван Ильич с сослуживцами… Мысли бегут…

Владимир Павлович остановился посмотреть на напечатанное: как стиль, грамматика, пунктуация? Он видит много многоточий… Многоточия? И нет точек? Он вспомнил время, когда ему нравились тире. Да! Тире-тире-тире – в его стихах в его записной книжке, когда он читал Лоуренса Стерна. Да, этот Тристрам Шенди! И когда он читал Стерна, это было так странно – для него, любителя литературы новых советских подписных изданий… Стерн. XVIII век. Ему показался «авангардом»… Во время «оттепели» новые мебельные «стенки» российских граждан заполнялись европейской классикой… Неожиданно возникшими подписными изданиями! «Мы счастливые, мы живём сейчас…»

Владимир Павлович оторвался от «Олимпии». Почувствовал, что нужен перерыв. Хотя бы короткий. И его голос уже около продолжавшегося чаепития: «Налейте мне чаю тоже. Спасибо Маша… Нет, только один…» И он опять около «Олимпии»…

Чашка чая… И он, как дома! Никто не обращает внимания на него… Несколько глотков горячего чая. Острое, новое, горячее просветление озарило его голову. Пришедшая мысль: писать это не преступление! Нет, конечно, нет! Но, конечно, не о желании, чтобы твой товарищ подвинулся в далёкие небеса, уступив своё место!

«Подвинулся…»