На снегу розовый свет...

А вообще Владимир Васильевич и на селе и в школе был новичок. В апреле переехал в Россию из дружественной республики СНГ, где учителю русского языка уже не находилось места. Не сказать, что в деревне Слюдяное местное население встретило переселенца радостными воплями. Чужак он и есть чужак. А, если ещё городской, в очках и с целым прицепом книжек… Невидимая стена установилась между Владимиром Васильевичем и местным электоратом. — Путь здесь один — наставлял словесника директор школы, Виталий Владимирович Маркин: нужно, чтобы дворов двадцать у нас в Слюдяном стали носить вашу фамилию. Чтобы здесь родились и выросли ваши дети, внуки, правнуки. Долгий путь…

Но даже приступить к необходимой для этого близости холостяку Владимиру Васильевичу не удавалось. Поначалу мешали городские предрассудки. У молоденькой Анюты Петровны, учительницы первоклашек, Владимир Васильевич заметил волос под мышками. — Если она не бреет подмышки, то и весь остальной её интимный кутюр пусть останется тайной — осторожно решил для себя отравленный цивилизацией словесник. Правда, голод не тётка, и через определённый период Владимир Васильевич пристал к Анюте Петровне с ухаживаниями и даже подарил ей Кама Сутру, но девушка отнеслась к нему холодно. Может быть, потому, что у неё в тот момент был женатый преподаватель физкультуры…

Но вернёмся к мешкам, золотому бурту и прекрасной сентябрьской ночи.

— Да, ворую, — ответил шёпотом своим ученикам Владимир Васильевич. Да, это я, — добавил он, окончательно во всём сознавшись.

— Давайте мы вам поможем — сказали старшеклассники. Они подхватили мешки великовозрастного коллеги–подельника и бесшумно потащили к дыре в заборе. Тёплая волна благодарности залила учительскую грудь.

Владимир Васильевич всё–таки подобрал свою совесть, валявшуюся невдалеке от забора, стал толкать к дому тачку, а в голове от совести появлялись разные мысли. Что бы мог сказать я этим детям? — думал мыслями Владимир Васильевич.

А я хотел бы им сказать. Ведь я — учитель литературы. А, значит, жизненной правды, чести, совести. Я не оправдывался бы, нет. Я сказал бы им, что в судьбоносной и архидуховной стране произошла чудовищная переоценка ценностей, и героями современных былин стали проститутки и киллеры. А

учителя, с его высшим образованием, опустили, довели до положения Иванушки–дурачка. Что гимном этой страны уже давно нужно сделать «Мурку»…

Так подумал, но никому всё равно потом не сказал, не высказал осторожный учитель русского языка и литературы Владимир Васильевич Горбачевский, обретя свою совесть и волоча всё же к себе в жилище заветные мешки с отворованной пшеничкой.

Следующее утро, утро бабьего лета, было просто удивительным, и не только потому, что остывший неподвижный воздух пронизали тёплые солнечные лучи, скрещиваясь с волнующейся паутиной. По дороге в школу Владимир Васильевич встретил многих односельчан, и они почему–то улыбались ему открыто, по–доброму. Стена растворилась, упала. И легче задышалось в подёрнутом ультрамарином воздухе сентября.

А на уроке Владимир Васильевич спросил про огурцы, и раньше всех подняли руки Саша и Юра, и ответили они лучше всех. Они, как и все остальные ученики класса, школы и, как всё село, знали, что нужно отвечать, когда тебя спрашивают, и как вести себя на самом деле, чтобы выжить.

А вечером Анюта Петровна сама подошла к Владимиру Васильевичу и в этот же вечер ему отдалась в немыслимой для того обстановке. Она как будто внимательно прочитала Кама Сутру, но поняла всё наоборот. И Владимир Васильевич потом никак не мог пригладить вставшие ёжиком, но гладкие прежде волосы.

А ещё на следующий вечер местные парни набили Владимиру Васильевичу морду. Чтобы не портил девок, или, там, не углублял их испорченность.

Потом вместе выпили. Помирились.

В общем, жизнь налаживалась.

11.10.99 г.

БУЛЬВАРНОЕ ЧТИВО

Небо грезило грозой. Цветные тучи в предзакатном солнце пучились и клубились. На востоке лучи солнца запутались в мелкой водяной пыли облаков, и с неба на далёкий лес упала двойная радуга.

Ниночка вышла к реке неожиданно. Хотя и не река вовсе — так, почти ручеёк. Берег порос молодыми тополями, талой. Коса камушков намылась, отмыла от основного русла живописное озерцо. Всё маленькое, карликовое. Речка, озерцо. Молодые вокруг деревья.

Ниночка собиралась искупаться где–нибудь от людей подальше. И остался где–то, дальше лая собак, посёлок Курайли[21]. Иволга хныкала в кустах. Грозилось на востоке чёрное, в красных пятнах, небо. Но здесь, на камушковой косе, было жарко и уже чуть оранжево от предзакатного солнца.

Когда никто не видит… Ниночка вначале убедилась, что вокруг никого нет. Ни одной человеческой живой души. Ни заблудшего рыбака. Ни бича мечтательного.

Когда никто не видит, можно поиграть с водой, с одеждой. Всё–таки представить, что кто–то подглядывает из–за кустов и зайти в озерцо поглубже, естественно, вынужденно, приподняв платье.