На солнечной стороне улицы

От Клары Нухимовны, которая со смиренным недоумением наблюдала новый поворот в Мишиной жизни, он вещи пока не приносил, но в воскресенье притащил шахматную доску, расставил фигуры и сказал:

- Веруня, оторвись от Атоса, он уже отдал тебе все лучшее, что имел за душой; и учти, среди порядочных людей все же не принято вешать женщин на деревьях, даже если у них случайно обнажилось плечо с клеймом воровки… Иди-ка сюда, я укажу тебе дверь в другие, пленительные сны… Вот это - король. Молчи! Все объясню… А это - королева…

…Словом, дядя Миша оказался хорошим шахматистом, его в лагере выучил играть какой-то зека (еще одно новое слово!) - мастер по шахматам, выдающийся человек, для которого один лагерный умелец вырезал изумительной красоты доску с фигурами… А уж дядя Миша выучил Веру нескольким дебютам… и они довольно часто играли, переговариваясь шепотом, особенно когда в доме воцарялась всегда взвинченная, всегда "представляющая" мать…

А главное, при дяде Мише обнаружилась целая компания чудаковатых людей, - совсем не похожих на тех, кто жил вокруг Веры и матери, - которые явно любили его и уважали, несмотря на то, что он не всегда являлся к ним трезвым. Эти люди и друг на друга не были похожи, каждый - наособицу, каждый - обладатель какой-нибудь заковыристой судьбы, которую дядя Миша пересказывал Вере, в разумных пределах, по пути домой.

Например, однажды они навестили смешную старушку Зинаиду Антоновну, ученицу какого-то там знаменитого композитора… У нее стоял рояль, который Вера видела впервые в жизни… И вдруг дядя Миша сел за него и стал играть! Да так резво, так рассыпчато! Вера онемела: побежали по сердцу ручейки-ручейки, и душа зашлась от восторга…

Это стало любимым: Шопен, "Фантазия-экспромт". И потом, когда ставила пластинку, или гораздо позже - диск, всегда вспоминала, как это играл он - оскальзываясь на клавишах, ляпая не ту ноту, но в такой вольно-раздольной истоме… Как ему шла эта музыка!

Старушка засмеялась и сказала: "Вот и руки у него ужасно поставлены, так, что смотреть страшно… Непонятно - чем он играет!"

"Кларина выучка!" - отозвался, продолжая играть, дядя Миша. Она сказала: "Твоя Клара - самоучка и шарлатанка. Хотя и святая женщина…"

Во дворе у нее росло огромное тутовое дерево с черно-синими сладчайшими плодами. Вере разрешено было залезть наверх и набрать полную кружку, так что дня два после этого визита она с ухмылкой разглядывала в зеркале свой черный язык.

У Зинаиды Антоновны выпивали, а пробкой в бутылке была фигурка серебряного ангела, грустно сложившего крылья… И когда уходили, она поцеловала дядю Мишу в лоб, перекрестила и сказала: "Ну, Бог тебя сохрани… Приходите еще, дети, посидим под ангелом…"

Назад они шли пешком, чтобы проветриться - дядя Миша прилично наклюкался.

Вера обнимала его за талию, а он бормотал: "Зинаида Антоновна, да… Смольный институт… Вера, Смольный институт… это тебе не Алайский базар…"

Останавливаясь возле вино-водочных магазинов, спрашивал виновато:

- Верунь?…

- Нет!!! - зверски вытаращив глаза, отрезала она, и медленно они плелись дальше.

Другой "дядимишин" старик - высокий, прямой, строгое длинное лицо, - Евгений Петрович Сегеди, жил на маленькой улочке в районе Шейхантаура, недалеко от старой киностудии. Была у него Данка, восточно-европейская овчарка, которая каждый вечер выходила к трамвайной остановке встречать хозяина, когда тот возвращался из театрально-художественного института, где служил лаборантом на театральной кафедре. Старик Сегеди заваривал особенный чай, по-китайски, поскольку половину жизни прожил в Китае. Вера поначалу даже самого его считала китайцем - возможно, из-за узких, в набрякших веках, глаз, а может, из-за фамилии: ну чем не китаец - Се Ге Ди. Но дядя Миша объяснил, что Евгений Петрович никакой не китаец, а венгерский граф, последний граф Сегеди, что его прапрапрадед заложил поселение еще в восьмисотом году, но когда в середине девятнадцатого века по Европе прокатилась волна революций, тогдашний граф Сегеди, прадед Евгения Петровича, бежал с семьей в Россию, где русский царь Николай Первый не только принял беженцев, но и одарил их имением то ли в Орловской, то ли в Тульской губернии, а в имении - три тысячи душ крепостных. Ну а в Китай уже Евгений Петрович бежал самолично от русской революции ("Обрати внимание, Веруня, любая революция приносит не только освобождение, но и смерть, голод и горе") и прожил в Китае долго, пока к власти там не пришел Мао Цзе-дун.

- …дядь Миш, но ведь Мао Цзе-дун - наш друг? Он страдальчески морщится: