На солнечной стороне улицы

Но однажды там все же появилась молодая отважная женщина с ящичком пробирок, и Миша узнал в ней мамину подругу и сослуживицу Евгению Николаевну, тетю Женю, хохотушку, затейницу, певунью… Той понадобились вши для опытов. Она достала из сумки клеенку, расстелила на земле, вывалила на нее хлеба, помидоров и картошки, и объяснила ребятам - что ей нужно. В одном из оборванцев, послушно подставившем ей свалявшиеся кудри, она и узнала мальчика, которому дарила когда-то игрушки и твердые глянцевые книжки-складни про Макса и Морица, на немецком языке.

"Мишенька!!!" - вскрикнула Евгения Николаевна и разрыдалась…

Они так и возвращались в город, с недособранным урожаем вшей, поскольку дособирать их тетя Женя свободно могла уже дома, и все - с Мишиной головы. И целую зиму - целых четыре месяца! - мальчик провел в тепле и блаженстве, правда, без учебы, так как тетя Женя в школу боялась его посылать и все пыталась придумать - как выпутаться из положения… А о том, что Миша живет у нее, знали только они двое, и еще Адыл Ниг-матович, друг тети Жени, который приходил к ней на ночь два раза в неделю и, несмотря на то, что был третьим секретарем горкома комсомола, тоже почему-то осторожничал: прежде чем выйти утром на улицу, выглядывал из окна, прячась за шторой.

Кончилось все в одночасье и страшно: вечером тетя Женя, оставив Мише сковороду горячей картошки на столе, куда-то ушла, предупредив, что вернется поздно и чтобы Миша не ждал, а ложился спать… Он и лег… Но часа через три в дверь позвонили. На пороге стоял обросший щетиной маленький скучный человек. Он тускло посмотрел на мальчика воспаленными глазками и сказал:

- Отец или дядя… или брат… кто-нибудь из мужчин есть? Миша тихо сказал:

- Я из мужчин… Тот усмехнулся:

- Ну, тогда поехали… Помочь надо…

- Куда? - встревожился мальчик. - Я не могу, мне тетя Женя…

- Вот с ней и надо… разобраться… - оборвал мужчина, повернулся и стал спускаться по лестнице. А Миша мигом оделся, запер дверь на ключ и бросился следом.

Шли не очень долго, минут двадцать, свернули на улицу Ба-лыкчинскую, вошли в калитку одного из домов и тихо (дядька ступал бесшумно и все время взмахивал рукой позади себя, чтобы, мол, Миша не топал ногами), отворили дверь на террасу. Из темного дома навстречу им выскочила заплаканная пожилая женщина с керосиновой лампой, сказала:

- Там она… Я уже в одеяла завернула… Господи, а это кто? Ребенок?! А как же…

- Ничего, вместе-дружно… - оборвал дядька. - Я тоже, знаешь, не чемпион по поднятию тяжестей…

- А где тетя Женя? - звонко спросил Миша…

- Тихо! - сказала женщина. - С ней несчастье… Кровью истекла… Ты, мальчик, когда привезете ее домой, вызови "скорую"… А там как повезет… Скажешь, что пришла мамка поздно, неизвестно откуда, легла на кровать и…

В дальней по коридору комнате на необычной высокой кушетке лежал какой-то длинный продолговатый сверток в одеялах.

- Где же тетя Женя?! - тихо спросил мальчик.

- Да вот же… - женщина кивнула на сверток…

- Зачем вы голову ей закрыли?! - крикнул Миша, - она ж дышать не может! - и кинулся разрывать одеяла.

Дядька треснул его по рукам и взрыкнул:

- Ты что, парень, ненормальный? Она мертвая уже, понял? Померла… Ждите, сейчас машину приведу…

И дальше Миша был как в ледяном огне. Минут двадцать они втроем вытаскивали очень тяжелую тетю Женю, дядька пыхтел, скрипел:

- Я тебя предупреждал… хорошим не кончится… Сто раз пронесет, а на сто первый накроют…

- Ой, не говори, я сама дрожу… не знаю, как это получилось… Горе какое, а?

- Скажи еще удача, что машина обкомовская под рукой… а то как бы?

Мише велели сесть в глубине машины, и поверху, на колени, положили придавивший его сверток. Он ничего не чувствовал, кроме ледяного огня внутри… сидел, держа на коленях голову мертвой тети Жени…

А дальше уже все происходило как бы и без его участия. Соседи, услышавшие рокот редкого в те годы автомобиля, странную возню в подъезде, насторожились и вызвали милицию, и очередное дело о криминальном аборте пошло по инстанциям.

Самое странное, что за тот месяц, пока шли допросы свидетелей, и на похоронах тети Жени, и потом, на суде… ни разу не появился Адыл Нигматович, словно его и не было в их жизни.

А Мишу, как и положено, забрали в детприемник…

И дальше, тем не менее, уже начиналась полоса дикого везения: директором этого заведения оказался Владимир Борисович, хмурый и немногословный человек, на вид совсем не добрый.

Заполняя на мальчика бумаги, он спросил:

- А родители у тебя где? Миша сказал:

- Они шпионы… враги народа…

Это было тяжело выговорить. Он, конечно, понимал, что сын за отца не ответчик, но все равно было стыдно и больно, что отец - шпион. Чего ему не хватало, отцу - сколько отличных друзей у него было, и как любили его! Александр Николаевич Волков, художник, его портрет написал, и картины дарил… А отец в это время… шпионил?!

Владимир Борисович помолчал и сказал:

- Знаешь, ты сейчас пойдешь к ребятам, я советую тебе не говорить, что родители шпионы. Лучше скажи, что умерли.

И этим запомнился на всю жизнь, ибо снял страшную тяжесть с сердца мальчика.