На солнечной стороне улицы

Почему она осталась при нем? Он был очень похож на того человека с открытки, с бархатным волооким взглядом испанского аристократа. Исхудалые кисти раскинутых рук, с обломанными черными ногтями, были так же изумительно вылеплены…

Прошло минут десять, он не шевелился… Стал накрапывать дождик. Тогда она придумала, как отвезти его домой. Подложила ему портфель под голову и помчалась к Сергею, изо всех сил надеясь, что он дома, - тот уже вкалывал на стройке, ухаживал за красивой крепенькой, усатенькой девушкой по имени Наташа, и разъезжал на трофейном, купленном у старика майора, мотоцикле с коляской. И Серега-таки оказался дома, но после смены, уставший как собака. К тому же он расставлял "клеша" на выходных брюках, целился ниткой в ушко иголки, мигая покрасневшими от цементной пыли веками.

- Мышастый, иди на фиг, еще алкашей ты не подбирала!

Она умолила, выплакала… немедленно сочинила историю с испанским художником, брошенным изменной женой… - "Мышастый, что ты мелешь, какой испанской женой?!" - "Ты не знаешь, ее зовут Кармен!" - с детства ей ничего не стоило вертеть Серегой как хочется, сочинив самые невероятные истории (сказывалась хламная куча жадно проглоченных книжек), - и не было случая, чтобы простодушный друг ей не поверил.

…Вместе они взвалили пьяного, затолкали в коляску, совершенно бессознательного и бледного, с болтающейся головой, и Верка привычно уселась позади Сергея, обхватила его живот.

Минут сорок с мучениями волокли они пьяного на четвертый этаж. Он выскальзывал, норовил лечь на ступени, безвольно повисал на руках; Серега пыхтел, грубо подпихивал его коленом и бурчал:

- Вот охота ж тебе всякую шваль подбирать!… Совсем чокнулась? Ну, куда ты его денешь… потом?

Наконец втащили в квартиру и свалили на топчан…

Пьяный проспал весь вечер, всю ночь и целое утро. Не чувствовал, как Вера мокрой тряпкой обтерла ему лицо и смазала ссадину йодом.

Когда проспался, сел на топчане, покачался с закрытыми глазами, наконец открыл их и внимательно огляделся…

Косые солнечные квадраты от окна лежали на пестрых половиках, которые мать сшивала из обрезков разных материй. Они были веселыми, шебутными, и сотворяли праздник в доме, особенно когда в окна валило солнце. И занавески были ею сшиты роскошные, из дешевого ситчика, с такими-сякими оборками… На стене напротив висело старинное зеркало в бронзовой раме, которое мать купила когда-то на толкучке. Она вообще была неравнодушна к красивым вещам и если уж тратила деньги (всегда со страшным скрипом - жаба давила, скручивало пальцы, держащие кошелек!), то это были вещи отборные, редкие, великолепного качества.

Много лет спустя Вера смотрелась в такое же зеркало - даже узор на золоченой раме был тот же! - в венецианском палаццо Д'Оро, припоминая то давнее, погибшее, неизвестно как попавшее на ташкентскую толкучку… еще и еще раз удивляясь городу, в котором выросла… И не порт ведь, не корабли-каравеллы причаливали… Откуда намывало все те колониальные диковины на азиатский сухой брег?

Несколько минут он оглядывал все это, потом спросил самого себя:

- Что за царские чертоги?

Девочка молча принесла ему воды в стакане и сказала:

- Дядя, вы тут можете еще немного побыть, но я люблю, чтобы тихо.

Он жадно выпил всю воду и спросил:

- Дитя, а водки во дворце не найдется?

- Нет, - ответила она сухо и ушла в кухню.

Минут через пять он приплелся туда, - необыкновенно изящный человек небольшого роста, движения мягкие, какое-то расшатанное благородство в походке…

- А рассолу? - спросил он.

- Патиссоны, - буркнула она, не оборачиваясь. Решала примеры по алгебре за кухонным столом. - В холодильнике.

Он бесшумно открыл холодильник. Уже не спрашивая, порылся в ящике кухонной тумбочки, отыскал консервный нож, так же ловко, бесшумно открыл банку и схрупал почти все патиссоны.

- Жизнь приобретает очертания… - проговорил он.

- Если вы будете много разговаривать, - сказала она, не оборачиваясь, - вы уйдете прямо сейчас.

И он умолк и промолчал целое воскресенье. Но сразу же вымылся, побрился материной безопасной бритвой, отчистил свой пиджак… В ванной обнаружил бак с грязным бельем и кусок хозяйственного мыла, - все выстирал, развесил на балконе, а вечером перегладил и выложил в шкафу идеальной стопкой.

Вечером же нажарил картошки, и они так же молча поели… Вера читала "Двадцать лет спустя", тыча вслепую вилкой в кусочки жареного сала на тарелке.

- Можно поговорить? - наконец вежливо спросил гость, когда обе тарелки были им вымыты и вытерты до блеска…

Она кивнула, но от книги не оторвалась.

- Вы в который раз читаете эту книгу?

- В пятый, - сказала она.

- Это хорошо… - отозвался он. - Если три года подряд читать одну и ту же книгу, вырабатывается чувство языка…

Она промолчала…

- Я тут мельком заглянул в вашу тетрадь, извините, - продолжал он. - Все примеры решены неверно.

- Как?! - всполошилась она. - Завтра контрольная. Что же делать?

- Перерешать, - предложил он. - Я - Миша Лифшиц.

- Вера.

- Очень рад. А скажите, Вера, как я попал под этот гостеприимный кров?

- Вы валялись на Сквере, - буркнула она.

- Увы, это вполне вероятно…