На солнце и в тени

Это была не вполне ложь, и, хотя ей было неудобно, требовалось сказать именно так. Ее беспокоило не то, что она введет его в заблуждение, а то, что ей необходимо ввести его в заблуждение. Несмотря на уверенность, что у них не может зайти особенно далеко, она начала плести сети обмана.

– По крайней мере, здесь все привычно, – сказала она. Ничего другого, кроме того, что ей рассказывали те, кто бывал в кафе-автоматах, она не знала. – Я часто здесь перекусываю. Здесь удивительно дешево, и мне это нравится. И здесь довольно мило.

– И никто не досаждает, – сказал он, – хотя сам я иногда им досаждаю.

Это заставило ее изрядно занервничать.

– Что вы имеете в виду?

– Я вам покажу.

Они подошли к маленьким стеклянным дверцам в секции горячей еды. Он подвел ее к прилавку перед рядом пустых окошек, сунул руку в правый карман куртки, достал монетку в десять центов и опустил ее в прорезь камеры «Сосиски с печеными бобами».

– Зачем вы это сделали? – спросила она. – Там ничего нет.

– Будет, – ответил он.

С минуту он простоял, слегка оттягивая левой рукой стеклянную дверцу в металлической оправе, потом та дрогнула, а у него на лице появилась довольная улыбка. Все остальные дверцы оставались заперты наглухо, но не его. Вскоре в каждой камере с подогревом стали появляться овальные зеленые горшочки с небольшой порцией печеных бобов и лежащим посредине хот-догом, похожим на очень худого прусака в старомодной ванне. Они являлись из таинственной области приготовления пищи за стеной с маленькими стеклянными дверцами, которые открывались, только если повернуть их фарфоровые ручки.

Когда настала очередь камеры, за которой Гарри наблюдал, как бразильский индеец смотрит на поро́ги, ожидая появления рыбы, дальняя дверца открылась, и позади наполненного зеленого горшочка показалась чья-то рука. Гарри схватил эту руку.

Из-за стены донесся крик.

– Отпустите! – Это была женщина с голосом Этель Мерман[11]. Ногти у нее были отполированы.

– Не отпущу, пока не положите сюда еще один хот-дог, – сказал ей Гарри. – Это выкуп.

– Вы с ума сошли? Я не могу этого сделать.

– Почему?

– Потому что это не полагается.

– А кто-нибудь на самом деле говорил вам об этом?

Последовала пауза.

– Нет.

– Разве у вас нет права решать?

– Пустите руку! Что еще за право решать?

– Это значит, что вы не животное и не марионетка. Вы сами можете думать, сами действовать, сами защитить свои интересы, вы не кукла своего босса.

– Кто вы такой, Вилли Саттон[12]? Бэтмен?

– Бэтмен. – Он глянул на Кэтрин, которая стояла, выпучив глаза. – Скажи что-нибудь, Робин[13].

Прочистив горло, Кэтрин высоким и красивым голосом сказала:

– Привет!

– Я положу, но сначала отпустите. Так не дотянуться.

– Это я уже слышал, – сказал Гарри. – Отпустить не могу.

– Тогда не получите еще одну сосиску. У меня есть право выбора.

– Почему я должен вам доверять?

– Можете оставить в залог мое кольцо.

Он посмотрел на кольцо.

– Где вы его купили, в Вулворте?

– У Тиффани, – солгала женщина (и по голосу чувствовалось, что она лжет).

– Откуда мне знать, что вы не обратитесь в полицию или ФБР?

Вдруг в камере появился второй хот-дог и упал в горшочек.

– Я взяла его с другого подноса.

– Спасибо, – сказал Гарри. – Вы очень добры.

Кэтрин посмотрела на него так, как и впрямь никогда раньше ни на кого не смотрела, а потом спросила:

– Вы всегда так делаете?

– Только если не тороплюсь.

Она потеряла дар речи, но потом рассмеялась, и смех продолжал разбирать ее снова и снова, пока она покупала себе чай со льдом и булочку с маслом и даже когда вернулась к нему и села за столик, качавшийся каждый раз, когда кто-нибудь из них касался его или что-то на него опускал.

– Ну и ну, – сказала она.

– Мне это не кажется слишком уж возмутительным, – отозвался он. – Если учесть, что совсем недавно закон требовал, чтобы я прыгал с парашютом и стрелял в людей, которых не знал и которые были сыновьями, отцами, мужьями и братьями… таких вот женщин, как вы.

Это была жалоба. Война закончилась так недавно, и так много людей в ней участвовало. В знак согласия она на секунду прикрыла глаза.

Помимо всплывающего безо всяких усилий воспоминания о ней, он располагал только ее именем, которое было ненастоящим, ее телефонным номером, который соответствовал действительности, и приглашением позвонить в воскресенье вечером – в восемь, как с заманчивой точностью сказала она. В те выходные он бродил среди сложных теней Эла[14], по тихим районам безлюдных по субботам заводов и мастерских, по аллеям, расчертившим вдоль и поперек Центральный парк, под шатрами из свежей листвы, придававшей воздуху светло-зеленый оттенок. За эти два дня он прошагал сорок миль, и ему, хотя он ни с кем не говорил, непрерывным потоком безмолвно являлись слова.