На сопках Маньчжурии

На этот вопрос ни Логунов, ни Хвостов не могли ответить. Неизвестно, как развернется в России революция. Логунов часто думал: что лучше — демобилизовать солдат, чтобы рассеялись они по русской земле, принесли в деревни и города боевой дух возмущения, но, рассеявшись, стали единицами, одиночками, или чтобы в Россию возвращались полки, батальоны? Скажем, их батальон, его рота! Какая бы это была ударная сила для восставшего народа!

Во всяком случае надо готовить солдат; Грифцов прав, что не отпустил его в Россию. Какой может быть отпуск от революции!

Газеты, письма, обмен мнениями, события в роте, батальоне, в Харбине, в Сибири, в России!.. Все развивалось и перемещалось с головокружительной быстротой, все стремилось к единственно возможному разрешению — к вооруженному восстанию народа.

Жизнь перешла на другие скорости. Дни были насыщены таким множеством событий, что каждый равнялся в сознании Логунова как бы году. И говорить нельзя было, как раньше — медлительно, с раздумьями, с остановками, и письма писать домой он стал иначе — без любимых им раньше описаний и рассуждений: сжато, короткими фразами, сообщая десятки и десятки фактов.

… Место для собрания батальона поручик и Хвостов выбрали в долине, закрытой от деревни холмами. По долине, в берегах, заросших лозой, протекал ручей.

После завтрака в расположении 1-го батальона раздались голоса призывавшие выходить из казарм.

Солдаты, предупрежденные о собрании, выходили одиночками, парами и спешили к холмам.

На холмах поставили часовых.

Собрание открыл Хвостов. Едва он огласил два первых требования: «Немедленно отпустить запасных!» и «Удовлетворить их полностью бельем и постельными принадлежностями!» — как солдаты заволновались:

— Хвостов, тут многие животами болеют. А лечить совсем перестали.

— Животами болеют от гороха! Отменить горох! Изо дня в день!

— Горох горохом, а кашу дают без сала.

— Хлеб сырой и горелый, есть невозможно. Что о хлебе молчите?

— Поговорим, товарищи, обо всем, а пока самый важный вопрос о запасных.

— О запасных, о запасных! — закричали со всех сторон.

— При увольнении в запас, — предложил Емельянов, — выдать всем обмундирование второго срока, а не бессрочное. И еще одно требование: наделить крестьян землей!

Последние слова Емельянова вызвали целую бурю. Хвостов с трудом сдерживал батальон. Главное желание каждого — скорее домой! Правильное желание, но надо, чтобы люди, вернувшись домой, знали, что делать дома.

— Братцы, — сказал он, — товарищи! Свои требования мы разделим на две части. Требования по нашим солдатским делам предъявим командиру полка. И тут мы прежде всего потребуем освободить солдата от полицейской службы. Солдат — защитник отечества, а не полицейский! Потребуем читален! И чтобы в читальню выписывались разные газеты и журналы. А требование всенародное «Земля народу!» предъявим правительству и помещикам! Дадим здесь клятву: когда крестьянин пойдет добывать землю, мы, солдаты, поддержим его.

Собрание было трудное, вопросов было множество, отвечать Хвостову было нелегко, потому что надо было отвечать, применяясь к отсталым понятиям и представлениям.

И все-таки собрание было большим делом: были вынесены постановления, солдаты батальона почувствовали себя людьми.

6

Шульга теперь постоянно навещал Ширинского. Подходили Жук и подполковник Демин, коротконосый лысый мужчина, недавно назначенный в полк. Садились за карты. Павлюк приносил водку и закуску.

Подполковник Демин, приехавший из Петербурга, рассказывал за достоверное, что Куропаткин переписывается с Витте и кое-кто в Питере полагает, что обиженный на государя Куропаткин хочет прибегнуть к династическому перевороту.

— Сейчас Куропаткин просится у Линевича уволить его из армии, — сказал Ширинский. — «Во время войны, пишет, я желал быть солдатом и просил вас оставить меня в армии, а сейчас не хочу больше служить. Но если вы, господин главнокомандующий, прикажете мне остаться в армии, то я останусь на то время, на какое вы укажете…» Высоко говорит! Жертвенно хочет вести себя. Выпьем за его здоровье!

За здоровье Куропаткина выпили.

— А все-таки одного ему нельзя простить, — вздохнул Шульга. — Помните историю двухсот двадцати? Двоих расстрелял — хорошо! Остальных надо было на каторгу, в дисциплинарные, а он по головке погладил и в свои части вернул; заслужить прощение! Будут они заслуживать прощение, наплачемся мы теперь с ними. Солдата надо в бараний рог… А некоторых офицеров гнать из армии и издать закон, по которому офицер, выброшенный из армий, не имеет права служить нигде в империи. Пусть дохнет с голоду или сапоги чистит на улице.

— Я своих солдат прижму, — сказал Ширинский.

— Рубить подлецов надо, а перед ними лебезят. Газетки читают! Сидит солдат с газеткой!

— А все-таки сдается мне, — усмехнулся Демин, — что мы живем в сумасшедшем доме. С ума спятила Россия-матушка.