На ступенях (СИ)

Лидия удивлённо наблюдала, с какой жадностью раб смотрел на вынесенный хозяйкой свиток, ей захотелось выяснить, что это за странный народ — рабы, и во время ближайшего визита сенатора спросила об этом. Оказалось, что это были обычные люди, которые жили в своих домах, работали на своей земле, а потом доблестные римские воины захватили их плен и продали в рабство. Заметив, что лицо Лидии погрустнело, сенатор, вообще-то не склонный обращать внимание на женские капризы, решил, что она испугалась, и заверил, что Империя слишком сильна, чтобы римлян могла постичь подобная участь. Аргумент не подействовал, сенатор зашёл с другой стороны и стал объяснять, почему купленные ими рабы не опасны. Взрослых мужчин, которых победители лишают дома и семьи, конечно, по-настоящему приручить нельзя, поэтому их отправляют на каменоломни и рудники, а вот дети, выросшие в рабстве, не помнят другой жизни и преданно служат хозяину, ведь он является источником всех жизненных благ раба: еды, одежды и крова. Разумеется, недавно купленные ими мужчины были воспитаны в рабстве, но сенатор всё же похвалили Лидию за то, что она отправила угрюмого Малуса подальше от себя — вероятно, он уже почти повзрослевшим попал в плен, и хозяева не вызывали у него трепетного чувства благодарности.

Другое дело Селиван, на этого можно положиться — закончил свою тираду сенатор. Лидия несколько дней не находила себе места от непонятного ей самой беспокойства, и, наконец, решилась поговорить с домашним рабом.

— Так вот, Селиван рассказывал, как его с братом отбирали у матери, и в этот момент внутри меня, что называется, всё оборвалось. Я реально ощутила, как сердце оторвалось со своего места, полетело куда-то вниз, и мне стало дурно. Тогда в полуобмороке у меня перед глазами на несколько мгновений всплыла дикая сцена: я и ещё какая-то смутно знакомая девочка кричим и цепляемся за одежду женщины, расстаться с которой для нас сейчас страшнее смерти. Женщина тоже рыдает и пытается прижать нас к себе, но чьи-то руки грубо отшвыривают нас с девочкой в сторону.

Вот только с этого момента пазл моей памяти начал складываться. Нет, даже не так. Сначала до меня со скрипом стало доходить, что я почти ничего о себе не помню, и только после того, как я сумела признать этот неприятный факт, постепенно стали проявляться воспоминания. Картинка при этом вырисовывалась удручающая, но всё равно это было лучше, чем пелена тумана, отделявшая меня от собственной жизни. Если бы не Алпия, которая была и в моём прошлом, и продолжала пребывать рядом со мной в настоящем, я засомневалась бы, что не снюсь сама себе. Зои! — вспыхнуло в мозгу, и я не сразу поняла, что это означает. Я пришла в полное смятение от того, что в течение многих лет ни разу не вспомнила о сестре. То, что Зои мне сестра, а не подруга пришло как озарение, и я немедленно поняла, что так оно и есть.

— Поясни, пожалуйста, как ты могла считать Зои подругой и в то же время вообще не помнить о её существовании, — Вадим всё ещё пытался ухватиться за здравый смысл.

— Подругой я стала считать Зои в пансионе, — так наши отношения подавали воспитательницы. Я долго тосковала о Зои после того, как нас разлучили, а потом моя память о ней будто выключилась, и я, теперешняя я, восстановив события, знаю, когда это произошло.

— Ну, и когда же?

— О, это, пожалуй, ключевой момент моей античной истории.